. Выражая твердую уверенность в том, что Пушкин читал Данте по-итальянски, Дмитрий Благой все же предположил: «Обилие у Пушкина изданий «Божественной комедии» на французском языке, думается, неопровержимо свидетельствует, что при знании итальянского языка, уже имевшемся у него к 1829 году, и достаточном для того, чтобы схватить в содержании Данте самое главное и существенное, он нуждался для более углубленного прочтения в языке-посреднике»
[721].
Весьма символично, что Пушкин называл Данте «Il gran padre Alighieri» (великий отец Алигьери) (ХI, 67), вторя Витторио Альфьери. Однажды (1835–1836) Пушкин в пародийном автопортрете примерил на себя лавровый венок создателя «Божественной комедии» и подписал по-итальянски: «Il gran padre А Pouchkine» (великий отец Пушкин). Это была ироничная реплика на адресованное ему письмо Петра Чаадаева[722], где философ, высоко оценивая стихи Пушкина, предрекает рождение русского Данте. «Мне хочется сказать: вот, наконец, явился наш Дант»[723]. В.Э. Вацуро справедливо заметил, что это – «шуточный, шаржированный набросок, получивший неожиданно серьезный смысл несколькими месяцами позже, после трагической гибели Пушкина»[724].
Много сказано о дантовских цитатах у Пушкина, они встречаются в «Евгении Онегине», в других произведениях, в письмах. Есть и точные литературоведческие оценки: например в заметке «О предисловии г-на Лемоте к переводу басен И.А. Крылова» Пушкин заметил, что «Мильтон и Данте писали не для благосклонной улыбки прекрасного пола…» (1825; ХI, 31) Одним словом, опять «суровый Дант»!
Вот одно маленькое наблюдение. Заключительная сцена сна главного героя повести «Гробовщик» в черновой рукописи выглядела так: «и бедный гробовщик, оглушенный <их криком> и почти <ими> задавленный, потерял присутствие духа, лишился чувств и сам упал на кости П. П. Курилкина come corpo morte cadde» (VIII, 636). Эта итальянская ремарка представляет собой реминисценцию последней терцины Пятой песни Дантова «Ада», в которой сам автор, услышав горестный рассказ Франчески и рыдание Паоло, «упал как падает мертвец» (e caddi come corpo morto cadde, в значении «погрузиться в глубокий обморок»)[725].
Итальянская фраза не вошла в окончательный текст повести. Помещенная среди черновых строк «Гробовщика», она многое может сказать о ходе размышлений автора, раскрывает нюансы пушкинского замысла. Вся сцена – кульминация ночного происшествия с Адрианом Прохоровым: гробовщик на балу мертвецов лишился чувств и сам упал, как хладный труп! Доведя ситуацию до абсурда Пушкин как будто в насмешку завершает ее описание на трагической Дантовой ноте. На использование этой же цитаты в «Полтаве» давно указано Ю.М. Лотманом. Добавим, что Пушкин прибегает к полюбившемуся образу в той же «Полтаве» дважды: в первый раз: