«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы (Букалов) - страница 247

В подтверждение известного пушкинского замечания о странных сближениях, ряд неожиданных сопоставлений сделал недавно итальянский историк литературы Стефано Гарзонио. В докладе на юбилейной пушкинской конференции в Стэнфорде (США, 1999) он говорит о раннем прижизненном восприятии Пушкина в Италии, принимая во внимание, что «к середине ХIХ века образ Данте на родине уже окончательно приобрел черты национального поэта. Интересно и то обстоятельство, что именно этот образ Данте был известен самому Пушкину и сыграл решающую роль в пушкинском самоопределении как создателя новой русской литературы, русского литературного языка и русского историко-культурного пространства»[746].

Затем Гарзонио переносится в ХХ век и продолжает свои сопоставления: «1922-й год – поход на Рим, провозглашение Советского Союза как государства нового типа – это год предвестий победы тоталитарных режимов в обеих странах. Официальные образы Данте и Пушкина сближаются по духу с нарождающимся фашизмом и сталинизмом, хотя взяты на щит полностью противоположными лагерями. Их близость заключается в вульгарно-исковерканной пропаганде концепции национального поэта, целью которого является прославление системы тоталитаризма и ее вождей. Сходную роль в нацистской Германии будет играть Гёте. В Италии Данте стал поэтом не только нации, но больше – расы наследников Римской империи. В Советском Союзе Пушкин стал не только народным поэтом, но больше – поэтом революционного и пролетарского интернационализма. Диалог двух культур как бы превратился в загробный устрашающий фарс, dance macabre». И далее: «Так же, как и фашистский Данте, сталинская советизация Пушкина объединила чисто пропагандистские идеологемы с пафосом историософского понимания будущего. <…> Трактовка «крамольного Пушкина» сопровождалась цитатами из Ленина и Сталина. Как и в случае фашистского Данте, она сопровождалась перлами изощренной выдумки».

Итальянский ученый, однако, не склонен «красить все одним цветом»: «Таковы схожие планы монументальной пропаганды: фашистский Данте и пролетарский Пушкин. Но парадокс заключается в том, что на этом фоне существуют другие Данте и Пушкин, защищенные от идеологической шелухи филологией… Сходство поразительное, но закономерное: и в фашистской Италии и в Советской России крупные ученые старались, насколько это было возможно, заниматься Данте и Пушкиным как можно дальше от политической арены или от торжественно-проведенциального мифотворчества». И в заключение Стефано Гарзонио подводит некоторые, не совсем утешительные итоги: «Монумент тоталитарного Данте рухнул вместе с фашизмом. Переосмысление его значения для итальянской культуры началось немедленно по окончании войны. Новая жизнь Данте в новой Италии началась на основе тех филологических трудов, которые создавались вне идеологии. Освобождение Пушкина произошло совсем недавно, но не без исторической гримасы: теперь он провозглашается главным поэтом православия. Очевидна подмена одних идеологических лозунгов другими, одного словарного набора – другим, но и в том и в другом случае используются традиционные пропагандистские механизмы». По мнению Гарзонио, «прочный фундамент для нового изучения Пушкина был создан советской школой пушкинистики, работы которой до сих пор остаются недостаточно востребованными. Очевидно, что возобновление диалога национальных поэтов двух культур – русской и итальянской – окажется возможным только тогда, когда филологические труды займут место идеологических схем какого угодно фасона».