Ему было девятнадцать лет, ему было очень страшно, и больше всего на свете – даже больше полного зала смеющейся над его репризами публики – ему сейчас хотелось к маме.
Перед ним стоял стул, обычный домашний стул. Резким пинком он повалил его навзничь.
В углу стояло ведро. Вытянув ногу, можно было пнуть и его, если бы протягивание конечностей не имело в данном случае зловещих коннотаций.
«Г-где?»
Он ненавидел себя за то, как он это сказал. «А где тут у вас ведро?» Словно справляясь об удобствах гостиничного номера. Словно ему сделали одолжение.
Кто эти люди? Что им нужно? И почему – именно он?
«Ссать будешь туда. И срать тоже. И вообще».
Его будут держать тут столько, что ему потребуется по-большому?
При этой мысли у него подогнулись колени. Слезы вымывают стойкость. Он бессильно опустился на холодный каменный пол.
Если бы он не завалил стул, то сел бы на него. Пытаться поставить стул стоймя было выше его сил.
Что им от меня нужно?
Он не сказал это вслух. Тем не менее слова медленным эхом ползли к нему изо всех углов комнаты.
Что им нужно?
Вразумительного ответа на этот вопрос под рукой не оказалось.
Подвал освещался одинокой голой лампочкой. Она болталась в трех футах над головой и была примечательна лишь тем, что теперь погасла. Ее ореол повисел в воздухе еще пару-тройку секунд, а потом тоже растворился в той темноте, куда исчезают призраки.
То, что он раньше считал паникой, не шло ни в какое сравнение с чувством, охватившим его теперь.
В течение следующих мгновений он полностью погрузился в собственные раздумья и побывал в самом страшном месте за всю жизнь. Там таились неописуемые ужасы – порождения детских кошмаров. Ударили часы. Но не настоящие, а те, звон которых однажды, когда ему было три или четыре, разбудил среди ночи. Тогда он не сомкнул глаз до рассвета, представляя, что «тик-так, тик-ток» – это приближается чудовище на тонких лапках. И стоит уснуть, как оно вцепится.
Но ему никогда уже не будет три или четыре. Теперь бесполезно звать родителей. Его окружала темнота, но не впервые же он попал в потемки? Было страшно, но…
Было страшно, но он был живой и злой, и все это могло оказаться просто розыгрышем, вроде шуточек, что откалывают самые отвязные из студентов на кампусе, чтобы поднять деньги на какой-нибудь благотворительный проект.
Злость. Вот за что следовало держаться. Его разозлили.
– Ну ладно, пацаны, – сказал он вслух. – Поиграли – и хватит. Надоело уже притворяться, будто мне страшно.
Голос подрагивал, но не то чтобы очень. Учитывая обстоятельства.
– Алё, народ? Я сказал, мне надоело притворяться.