Что-то новое, успокаивающее вливалось в сердце от этих простых слов женщины. И уже не прежняя Анна, дразнившая упрямством, а другая, перерожденная любовью к нему и к его делу, была рядом.
Пастиков поднялся и раздернул дверцы палатки. Свежая струя влажного воздуха приятно полыхнула в воспаленное лицо. Он вышел и сел на обрубок бревна. Дальний край озера голубел рассветом, а к ближнему темными треугольниками сплывались кряковые утки.
— Стрелить разве? — спросил он подошедшую Анну.
— А зачем? Перебудоражишь всех.
— Позови тогда Стефанию и Севрунова.
— Но… скоро и так подъем.
Анна села рядом и опустила отяжелевшую голову на руки. Они впервые за много лет проговорили до восхода солнца, а утро наполнило Пастикова бодростью и новой решимостью.
Из палатки вышла Стефания и хмуро спросила, раздергивая свои непокорные волосы:
— Ты тоже не спал, Пастиков? — И, не дождавшись ответа, заговорила, часто дыша: — Это, понимаешь, какое-то ехидное головотяпство… Тебе нужно сейчас же ехать туда и выяснить все немедленно. Только подумай… Наш совхоз может жить без дотаций и с прибылями. Да неужели можно простить такую глупость!.. Я уверена, Пастиков, что в крайкоме не знают об этой «мудрости». — Она дрожала, хотя утро было теплое, солнечное. Потемневшее лицо Стефании было строго и печально.
Пастиков поднялся и, покачиваясь, прошелся вокруг палатки. Его высокий, лысеющий лоб разрезала глубокая поперечная морщина. Он остановился против женщин, рьяно топнул ногой.
— Не поеду! — закричал он, будто угрожая кому-то. — Пусть хоть под суд, а губить дело не стану!
Он задохся, как под тяжелым грузом.
— Ну, это ты напрасно! — горячо возразила Стефания. — Ты пойми, в том-то и дело, что это идет не от нашей партии, а от какой-то другой… Надо вывести их на свежую воду.
— Ну и поезжай и тягайся! А мне надо сено косить, пахать, строиться!
Пастиков круто повернулся и с прискочкой побежал к растянувшимся по берегу палаткам.
В совхозе начинался рабочий день.
* * *
Первыми умолкли, скрывшись в тучных травах, кузнечики. За ними притихла озерная дичь. И только ночные буяны коростели накликали хорошую погоду. Угрюмо замкнувшая поле, безмолвная тайга не приносила страха коростелям. Где-то под кедровой сопкой поле огласил топот вспугнутых маралов. Пасшиеся по берегу лошади ответили крепким храпом.
Севрунов затащил лодку на песчаную косу и остановился, прислушиваясь к улетавшему шуму. От становища смотрели красными глазами потухающие костры. Набегавшая волна хлюпала о дно оставшейся в воде кормы. Он положил весло и, озираясь, поднялся на холмик, поросший молодым топольником. Около двух часов он плавал по озеру. В палатку шел устало.