— Сколько поймали зверей?
— Пока только пять, — улыбнулся Севрунов.
— Маловато… зверя в здешних местах много… Плохо работаете.
— Да ведь на зиму рассчитываем, отец.
— Зимой сподручнее, — согласился Гурьян. — Преж мы на лыжах догоняли их. Надо только в лог с глубоким снегом сбивать их. — Старик вспотел и, оглянув сонными глазами разведчиков, остановился на Пастикове.
— Ты, Петруха, из Рыбной-то?
— Я.
— То-то, по обличью вижу. Мать-то твою знаю с измальства. Из нашей Лопатиной она. Надо слово тебе сказать. — Старик долго разминал ноги, шел в палатку, припадая и охая.
— Дело вы тут полезное затеяли, — начал он, усаживаясь. — Сорок лет по этим местам я хаживал и все думал переселиться со старухой, а она взяла и умерла.
Старик не скоро приступил к тому, зачем плыл с опасностями и тревогами. Сначала он расспросил о настроении разведчиков к камасинцам и очень оживился, когда Пастиков сказал:
— Ваську Кушненку я знаю давно. Парень он не вредный, но дурной. Затянули его… не обдумал, балбесина.
Гурьян хитро улыбался и это навело Пастикова на догадки.
— Не у тебя ли он?
— А чего бы ты с ним сделал?
— Работать заставил бы…
Старик повернулся и размял в руке пыльную порховку. Глаза у него слезились, копченая борода висела клочьями. Взяв Пастикова за руку, он тихо сказал:
— Надо пожалеть людей… Это ты душевно судишь… Девчонка тоже не виновата… Васька поможет тебе управиться с князьком и с русскими забулдыгами.
Гурьян ушел на следующий день. Путь его лежал через десятки горных хребтов и речушек.
* * *
Наливая тяжелым гулом тайгу, трактор нырнул в зеленые разливы долины. Ему дребезжаще и хлопотливо, как сорока, отзывалась прицепленная сенокосилка, позади которой ложился толстый ряд тяжелой солончаковой травы.
Приведшие марала камасинцы остановились от изумления, а затем скопом хлынули вслед удаляющейся машине. Перепуганные маралы отбежали к противоположному краю поскотины и там стояли, вытянув красивые головы. Звери ловили слухом и рокот машины-победительницы, и глухой стон тайги, почувствовавшей над собой власть железа.
Пастикова мучила лихорадка. Весь взмокший после приступа, он вышел провожать Стефанию.
— Вот тебе чек и письмо, — торопливо наказывал он. — Да смотри, если там сорвется, закатывай в Москву прямо. Наши планы тебе известны… К осени будут маралы и лисицы… Но главное — поговори о консервной фабрике.
Стефания заботливо упаковывала дорожную сумку и с высоты автобусной площадки взглядывала на Анну, покачивающуюся на беседке сенокосилки. Красный платок ее вспыхивал и, казалось, рассыпал по полю солнечные брызги.