Конечно же, Александров видел чаплинские «Новые времена». У Чаплина так темно, а у Александрова так светло: два мира, два конвейера, у них человек человеку волк, а у нас – наоборот. Все стучит и грохочет, клапаны двигаются, на часах стрелки прыгают! Только у Чаплина движение в кадре справа налево, а у Александрова прямо на нас, в лобовой перспективе: типичная композиция конструктивизма, футуризма, Родченко и Маринетти. Поезда-самолеты, трубы сияющие, колонны марширующие. Победные фаллические атрибуты коммунизма и фашизма.
Идет и идет Любовь Орлова, по сторонам станки, станки, станки, она идет и поет, и ниточки связывает: труд наш есть дело чести, в своих дерзаниях всегда мы правы.
Занятие это в ткацкой промышленности называлось «подсучалка на ходу».
Наутро на нашем полированном английском столе лежат принесенные родителями подарки, сувениры встречи 1953 года в ЦДРИ: миниатюрное серебряное ведерко, наполненное кусочками виноградного сахара, а на этом игрушечном льду – бутылочка игрушечного шампанского. Вечернее платье матери, из изумрудной тафты с малиновым отливом, блестящее и шуршащее, сшитое частной портнихой, висит на плечиках.
Игрушечным шампанским и тафтой я еще восторгалась, но восторги мои кончились довольно быстро. Владимир Набоков вспоминает свое детство с умилением, ничуть не замутненным сознанием какого-либо социального неравенства и разночинскими муками совести. В этом мы с Набоковым не похожи. Я-то начиталась про Павлика Морозова и к материальному благополучию относилась с подозрительностью и осуждением, особенно к родительскому.
Вот еще одна книжка с картинками: «Горе от ума», исключительно роскошное издание – мне давали только рассматривать, и то под надзором. Книжка принадлежала матери. Она когда-то училась в театральной школе и играла Лизу.
Грибоедов был классик, но у него не было собрания сочинений. Только «Горе от ума», очки и хохолок, как у героя сказки Перро. Я его за это жалела.
Книжка издана в 1923 году, к столетию написания пьесы. Обложка цвета яичного желтка – цвет русского ампира, фамусовского особняка, замоскворецких переулков, по которым я потом так много ходила, прогуливая уроки. Множество заставок, виньеток; изящные черные силуэты – как узорчатые чугунные изгороди и ворота. Фотографии актеров в ролях. Несмотря на мхатовский реализм, все они в вычурных позах, с размалеванными лицами. И вклеенные цветные картинки – эскизы декораций, эскизы костюмов. Я смотрела с благоговением, думая, что они настоящие, нарисованные. Боялась пальцем потрогать, чтоб краска не сошла.