Спустя много лет сопровождала Наташу Горбаневскую в книжный магазин в Бруклине, и она ущучила среди золоченой новорусской полиграфии замечательное издание Ерофеева, похожее на детские книжки сталинских времен. Большая книга, вся сплошь иллюстрированная.
И вот я прочла эту книгу заново, не зная, что гениальность Венички Ерофеева была уже к тому времени признана и общеизвестна: для меня это стало моим собственным открытием. А слов про Гёте там нет, это меня память долгие годы обманывала.
Написанное Амальриком полвека назад совершенно современно не только содержанием, но и тоном, духом и языком, уж не говоря о феноменальной точности некоторых его исторических предсказаний.
Амальрик говорил о себе, что он производил на кремленологов и славистов впечатление, которое произвела бы на ихтиолога заговорившая рыба. Как все изменилось! Теперь, в связи с мультикультурализмом, феминизмом и прочим, все рыбы говорят сами за себя. Рыбы кричат наперебой, на их мнениях и построена теперь ихтиология. Не имея жабр, лучше и не соваться.
А об Амальрике хорошо бы не только научные исследования, но и романы сочинять. О нем можно сделать замечательное кино с приключениями: любовь, героизм, богемная жизнь, искусство, изгнание, внезапная трагическая смерть. Противостоял он не только тому, чему и все его сотоварищи противостояли, но и всяческой общности и групповой идее. Характер, говорят, у человека был тяжелый. А индивидуализм не поощрялся даже и в диссидентских кругах.
Люди предпочитают, чтобы даже инакомыслие было инаким по общепринятым стандартам.
Летом после окончания школы я осталась в городе одна, сдавала экзамены в институт. Сдала, поступила. В очень жаркий день, в августе, встретила в аэропортовском дворе Ангелину Николаевну, жену Галича, – она меня поздравила и позвала к ним отпраздновать. Они и до того меня опекали: давали Агату Кристи читать, от Галичей я получила первый в моей жизни заказ: портрет их собаки Чапы. В китайском стиле, потому что Чапа была пекинес. В тот день Галич, одетый исключительно в сатиновые семейные трусы, – шортов в Москве тогда еще не носили, – с гитарой на шее сочинял песню. По-моему, про товарища Парамонову. Я еще тогда не знала, что он песни сочиняет. Да и никто почти не знал.
Я была невероятно польщена и благодарна, потому что взрослые люди за меня радовались и хвалили меня. Я только по их похвалам поняла, что поступить во ВГИК – не фунт изюма. Они даже налили мне маленькую рюмку коньяку, первую в моей жизни.
Незадолго до поступления в институт я прочла «Один день Ивана Денисовича». Среди прочих идей усвоила оттуда идею сохранения энергии: солдат спит, срок идет. Именно так я и провела свои годы во ВГИКе. Институт я считала советским учреждением, профессоров – начальниками, то есть классовыми врагами. Это было большой ошибкой. Например, пантомиму преподавал нам Александр Румнев, а ассистентом у него был Евгений Харитонов, ставший основоположником новой русской гомосексуальной литературы. Впрочем, он не очень преподавал, почти всегда сидел где-то на заднем плане, был примерно одного возраста со студентами, если не моложе. Иногда выпивал с нами. Смутно было известно, что у него в жизни есть какое-то тайное несчастье – теперь понимаю, что под несчастьем подразумевался гомосексуализм, воспринимавшийся в те времена как неизлечимое венерическое заболевание. Но тогда я думала, что несчастьем было место его рождения – Сибирь.