Бывший муж со временем слился в моей памяти с князем Мышкиным, Ясным Соколом и персонажами Ивлина Во… Мне осталась в наследство драгоценная для советского человека вещь – замшевая куртка. Куртка износилась много десятилетий назад. А библиотека английской классики, маленькие синие книжки – вот они, на полке стоят.
Жили мы и ждали, как в той стране все всегда ждут. И в ожидании всё прядут и ткут свои теории, концепции и философские системы. Ткут и распускают, ткут и распускают. Все всегда начинается заново и с нуля, как будто не было уже этих утонченных и витиеватых систем раньше, узоров этих мыслительных; ничего ведь этой тканью не удержишь, не изловишь – расползается. Ткут и распускают, ткут и распускают; слова распускают, слюни распускают, сопли распускают… Ждут Годо, Одиссея, или, на худой конец, Ревизора. Вот приедет барин, барин нас рассудит. Цивилизация эта – это цивилизация? Нет, конечно. Скажем, культура? Нет, какая там культура – традиция. Традиция эта вечно женственная, полная собой, Пенелопой, в своих поисках вечной истины не просто безрезультатная, а гордо безрезультатная. Ведь пока распускаешь и распускаешься, не надо жениха окончательно выбирать, можно проводить ночи за бессонной бесконечной пряжей.
Кухни, кухни, конечно… на которых языки наши тарахтели, как ткацкие станки в фильме «Светлый путь». Как мы говорили, как мы прекрасно говорили! Или казалось, что прекрасно, потому что не чай же там пили и не по усам текло… И нравы ведь тоже распускались. Под кухонным столом, под прикрытием клеенки, в тесноте гость случайно клал руку на колено хозяйке…
Говорили мы так, чтоб все нами сказанное всегда можно было принять за иронию, на всякий случай. Молодости вообще свойственен панический страх – как бы чего не сморозить. Мы имели мало информации, но все же достаточно, чтобы подозревать, в какой глухой провинции существуем. Художники были тогда, целое течение художественное, которые почти не касались карандашом бумаги, почти следов никаких не оставляли. Ничто в те времена ни к чему не приводило и взывало к любви не заслугами какими-то, не победами – а именно своей болезненностью и недостаточностью, дрожащими огнями, многократно облезшей покраской, вечно неудавшимися реформами. Такие были времена: несостоявшиеся таланты, несбывшиеся надежды, спившиеся гении. Всяческие Геростраты, сжигающие самих себя.
Вроде бы мы пародировали, вроде бы мы иронизировали над тем, кто мог бы что-то всерьез сказать, любое слово вроде бы имело противоположное себе значение. Так Каренин разговаривает с Анной, пародируя страстно любящего мужа, – именно на этом пункте она и понимает, как он ей осточертел и опостылел, и начинает в глубоком подсознании замышлять измену…