Жена оглядывает столики, смотрит мимо него, вглядывается – но нет, не узнала – улыбается на всякий случай белоснежными фарфоровыми зубами, продолжает говорить в телефон, глядя на него:
– Лешка, мы уже здесь, а ты где?
– Слева, столик под деревом…
Он встает. Представляется. Представляется жене и собственной дочери.
Лена вскрикивает:
– Лешенька! Ни за что бы не узнала! А я сильно изменилась? Ну, ты молодцом, молодцом! Столько лет прошло! Не могу поверить! Я изменилась, да? Ты бы меня узнал? А номер снял? Мы пойдем обедать? Кофе, кофе, немедленно кофе – мы весь день на ногах!
– Здравствуйте, Алексей! – говорит Катя.
Видимо, это обращение было у нее заранее продумано и отрепетировано.
Катя садится немножко на отлете и боком от них. Как подросток, хотя она уже далеко не подросток. Но подростковое – это у них общее, семейное. В ее возрасте он еще надеялся, что со временем придет в согласие с миром или хотя бы с самим собой. Что со временем все будет до лампочки. Никто тебя не предупреждает, что чувство вины и стыда с возрастом только обостряется, что человеку жить становится страшнее. Казалось бы, должно быть наоборот: привыкнуть пора, научиться всему. Но нет, разучиваешься. Страх, хуже, чем детский, и растерянность.
Разве что меньше заботишься о том, что про тебя другие думают; не думают они о тебе ничего. Не представляешь ты особого интереса для окружающих.
В смысле разговора Ленка всегда была на полном самообслуживании. Он знает, что ему можно молчать, никаких неловких пауз не возникнет. И он молчит. Он много молчит по роду занятий и знает, что уединенно молчащим людям свойственно, раз открывши рот, продолжать внутренний монолог вслух и говорить лишнее. Отсутствие опыта общения, светской сноровки. Так что ему лучше молчать.
Голос у жены прежний, и говорит она по-прежнему безостановочно, но несколько раз в конце фразы давится, захлебывается, пришептывая и глотая слова. Ей не хватает теперь дыхания на бесконечную фразу.
Говорит Лена о каких-то знакомых – они только что натолкнулись на знакомых:
– …невозможно никуда спрятаться, всюду, всюду наши. Лебедевы, представляешь? Ты ведь помнишь Лебедевых.
Лена уверена, что он помнит Лебедевых. Должен, обязан помнить, особенно Лебедевых, как можно забыть Лебедевых! Она всю жизнь прожила в узком избранном кругу, среди одних и тех же людей. И она их осуждает. За лживость, ханжество, пристрастие к блату, за ограниченность, вульгарность – все это она осуждает подробно и многословно, как будто заклинает, открещивается; ведь если она способна это видеть со стороны, значит, ей самой это несвойственно, не внутри нее находится, а вовне.