Его глаза лезут на лоб:
– Ты ее потеряла?
Я уже чувствую, как слезы встают комом в горе. Папа меня обнимает:
– Не волнуйся, малышка. Мы ее найдем.
Мы идем прочь от причала. Я смотрю себе под ноги – на набережной, на тропинке на склоне холма, – не мелькнет ли где красная пряжа. Где ты, dukke? Ветер свистит, доносит до нас голоса с пристани. Но мне все равно, что говорят люди; я беспокоюсь только за dukke. По дороге домой мы с папой оба молчим. Я не свожу глаз с дороги, ищу свою куколку, хотя знаю, что здесь ее нет. У меня в голове громоздятся вопросы, набралась уже целая гора вопросов-камней. Я сижу, прижимая к себе клетку с коконом. Наша повозка медленно катит навстречу закату. Небо съедает свет по кусочку, под стук лошадиных подков, и вот от оранжевого шара солнца остается лишь слабое свечение над вершинами гор.
Мы приезжаем домой. Я замерзла. Папа помогает мне слезть с повозки и велит идти к маме, а сам ведет лошадь в сарай. Я бегу следом за ним и обнимаю его за талию, крепко-крепко.
– Ты чего, Лей-ли? Ты не печалься. – Он разжимает мои объятия, наклоняется ближе ко мне, держит меня за локти. – Я найду твою dukke. Может быть, она осталась у Хильды.
Я шмыгаю носом.
– Нет, не осталась. – Я вытираю нос рукавом. – Ей не понравилась эта тетя.
Он выгибает бровь.
– А вдруг она никогда не вернется, папа?
Он не отвечает. Вытирает мне слезы, прижимается лбом к моему лбу. Но у него самого сухие глаза. Мы с ним дышим в одном и том же ритме, одним и тем же воздухом. Мы стоим так долго-долго.
Потом он говорит:
– Jeg elsker du[67], мой крольчонок.
– Я знаю, папа. Я тебя тоже люблю.
Он взъерошивает мне волосы.
Мне становится чуточку легче.
– Папа?
– Да?
Я медлю, не зная, стоит ли спрашивать.
– Что такое нечисть?
Хильда находит Лейдину куклу, брошенную в траве. Она поднимает уродливую игрушку, искренне пораженная тем, как неумело она пошита. Руку обдает жаром. Вскрикнув от боли, Хильда роняет куклу. Что за чертовщина? А потом она вдруг понимает, что это такое. Не просто кукла. Она осторожно берет ее за волосы и уносит в шатер. Бросает на маленький столик, перебирает ниточки красной пряжи, одну за другой. Подносит поближе дрожащую свечу.
Takk, дитя.
В вечерних сумерках во двор слетелись вороны.
Наступила зима, и птицы, спасаясь от холода, старались держаться поближе к прогретому человеческому жилищу. Маева сидела при свете свечи, распустив волосы по плечам. Питер ушел еще днем, его не было дома уже много часов, и все это время она шила розовое одеяльце, наслаждаясь тишиной и покоем. Кресло-качалка тихонько поскрипывало, Маева вполголоса напевала себе под нос, по привычке; малышка спала наверху в колыбельке. Маева прищурилась, глядя на свою работу. Такие крошечные кусочки, такая тонкая нитка – почти невидимая, как паутинка. Она взяла в руки катушку и отмотала еще кусок красно-рыжей нити: ее собственный волос. Со дня рождения Лейды она тщательно собирала и хранила все свои выпадавшие волоски.