Мама вскидывает подбородок. Ее взгляд острее любой иголки.
– Лейда, выйди наружу.
– Но, мама, у меня болят ноги.
– Лейда, слушайся маму, – говорит папа отрывисто и сердито.
Я изо всех сил стараюсь не плакать. Из-за этой внезапной перемены в нем, из-за ожесточения в его словах. Я смотрю то на него, то на маму – сквозь слезы. Они сверлят друг друга яростным взглядом. Я невидимка, меня здесь нет.
Я выхожу, хлопнув дверью. Сажусь на дровяной короб и жду. Прислушиваюсь.
– Я не хочу об этом говорить, Питер.
– Говорить? Да, я согласен, время для разговоров прошло. Уже пора что-то делать.
– Хорошо. А пока ты будешь думать, что делать, я займусь Лейдиными ногами.
– Маева, прекрати.
– Что прекратить? Заботиться о нашей дочери?
– И это ты называешь заботой?
– Это ты настоял, чтобы она ехала в церковь, хотя я говорила, что лучше не надо.
– Я хочу, чтобы она жила нормальной жизнью. А ты разве не хочешь? Ради нее, ради нас? Beklager[41], Маева, но я люблю свою семью и хочу для вас самого лучшего.
– А я, по-твоему, нет? – Ее голос становится очень тихим. – Да как ты смеешь…
– Прошло семь лет. Семь долгих, одиноких лет… Прояви хоть чуть-чуть милосердия. Хоть чуть-чуть сострадания, черт возьми. – У него дрожит голос.
– Я свое обещание выполнила. Я заботилась о тебе, я родила тебе дочь. Теперь твой черед, муж. Где твое милосердие?
– Тебе со мной было так плохо, Мае? Я что, такой зверь? Я хочу лишь того, чего хочет всякий мужчина: я хочу сына. Нашего сына. Брата для Лейды, еще одного ребенка, чтобы любить его вместе.
– Ты говоришь, что любишь меня… что любишь нашу дочь… но не возвращаешь мне то, что принадлежит мне. Что ты украл.
– Ты сама ее мне отдала. По доброй воле, если память мне не изменяет.
– Такого не было. – Теперь ее голос становится резким, пронзительным. – Ты хочешь, чтобы я выполняла свои обещания? Тогда выполняй и свои тоже, черт побери.
– Нет, пока ты не подаришь мне сына.
Я спускаюсь с крыльца, заливаясь слезами.
Я плачу, потому что у меня болят ноги.
Потому что иногда мама меня ненавидит.
Потому что она постоянно грустит.
Потому что мама не любит папу. Или любит не так, как он любит ее.
Я плачу, потому что одной меня мало. Я не мальчик, не сын.
И я даже не нормальная девочка, как те девочки в церкви. Девочки с красивыми пальцами без перепонок. Я истекающий кровью уродец. Я не могу даже правильно держать ложку.
Я бегу на задний двор, солнце светит сквозь ветки деревьев. Каждая травинка, каждый камушек на земле врезаются в кровоточащие ранки у меня между пальцами. Но мне все равно. Я бегу мимо сарая к колодцу, чтобы броситься вниз. И тогда, может быть, мама меня полюбит, а папа захочет вернуть свою девочку и перестанет мечтать о мальчишке.