Один из всесильных в те дни Бельских, боярин Дмитрий вошел к нему, пытался утешить. Царь погнал его:
— Не береди мне душу! Пошел вон!
— Пошто гневаешься, батюшка? — принялся увещевать Бельский. — Гонишь первейшего своего боярина, аки пса! Опомнись, государь!
— Исчезни с глаз моих! — взвился царь. — Твоим недомыслием погублено войско!
Бельский вышел от царя понурый и тут же, призвав немца-лекаря, велел:
— Государь тяжко занедужил, поди к нему!
Лекаря Иван Васильевич послушался, выпил водки, поел и, наконец, забылся — крепко уснул…
И поныне, даже спустя два года, вспоминать о том неудавшемся походе было горестно и больно — все равно, что трогать незажившую рану. Нет, не мог царь допустить, чтоб снова постиг его позор. Теперь он понял: неудачу тогда потерпел потому, что чересчур доверился воеводам вроде того же Дмитрия Бельского, легок был в мыслях, а война оказалась делом нелегким.
Стрельцов, доставивших в Москву плененного гонца с важным письмом, царь щедро наградил. По этому случаю бояре пороптали: не по чину государь жалует, безродных людишек обласкивает, а с родовитыми считается все менее.
И впрямь, готовясь к новому походу на Казань, Иван IV резко изменил свои отношения с родовитыми, безжалостно рвал нити, извечно связывавшие великих князей со знатью, а вернее сбрасывал незримые путы, наложенные на него боярским окружением и не позволявшие действовать самостоятельно, ограничивавшие его власть. Утверждался царь в мнении: высокородный боярин, может, в застолье хорош, а чтоб на ворога идти, надобны люди, способные к ратному делу.
Осенью того же года, года собаки[4], когда был отравлен хан Сафа-Гирей, начался новый поход. На сей раз дошли до Волги благополучно. Тут царь пересел из крытой повозки в приготовленную для него ладью. Знатнейшие из воевод должны были поплыть с ним, но Иван Васильевич вдруг раздумал брать их с собой, оставил на берегу, при полках, отправляемых вниз по течению реки посуху. Дрожащим от обиды голосом Дмитрий Бельский попенял:
— Место нам, Бельским, установлено рядом с государями батюшкой твоим блаженной памяти великим князем Василием Ивановичем, не взяв меня к себе, государь, ты нарушаешь отцовский завет. Одумайся! Кто, к тому же, будет радеть о всем войске, а? Как же без главного воеводы-то?..
— О войске сам буду радеть, — отрезал царь. — А ты в государевы дела не встревай, смотри за своим полком!
Кое-кто из знатных посочувствовал боярину Дмитрию, менее знатные одобряли нововведения государя, а кто-то и позлорадствовал молча: похоже было, что вконец лишились Бельские власти, которую то теряли, то вновь обретали при несовершеннолетнем царе, отчаянно соперничая с его бабкой и дядьями по матери Глинскими.