— Верно, отец, я всякое повидал. И не жалею об этом. Не потому, что сам навлек на себя множество бед, а потому, что был верен долгу мужчины и мужа.
— Ежели бы ты не сглупил, жизнь наша, может, обернулась бы по-другому. Все равно ведь не нашел Минлибику.
— Найду — не найду, а искать я должен был. К тому же, как сам ты говоришь, полезно было мир повидать. Не нашел Минлибику — много другого нашел.
— Как же, нашел! — кольнул сына Шакман, вдруг рассердившись. — Хоть бы звук какой твоя находка издала! Языка, что ли, у нее нет?
Рано или поздно Шакман должен был вернуться к незаконченному разговору о странной своей снохе. И вот, когда речь зашла о ней, его голос зазвучал резче, требовательней.
— Почему же нет! — ответил Шагали. — Со мной ведь она разговаривает.
— Знаю, донесли мне, что вечерами, оставшись вдвоем, вы шепчетесь на каком-то чужом, непонятном языке. Что за язык? По-каковски вы разговариваете?
— Мы-то? Да всяко бывает…
Видя, что на обеспокоенном лице отца начинают проступать признаки гнева, Шагали торопливо добавил:
— Она, отец, уже понимает по-нашему и старается теперь говорить со мной только по-башкирски.
— Вон оно как… А раньше на каком языке говорила?
— На своем. На языке урусов.
Шакман вытаращил глаза.
— На языке урусов?! — невольно вскрикнул он. Глянув по сторонам — не слышал ли кто? — продолжал уже вполголоса: — Выходит, ты привез дочь кяфыра[5]?
— Да, она — дочь уруса. Но душа у нее добрая, ты не беспокойся, отец!
— Мало того, что она не нашей крови, еще и не нашей веры!
На лбу Шакмана выступил пот. Он был одновременно и взбешен, и растерян. Возникло желание накричать на сына, отхлестать его по щекам, проучить, как набезобразничавшего мальчишку. Усилием воли он взял себя в руки. Ведь перед ним сидел не прежний зеленый юнец, а бывалый человек, прошедший невесть какие испытания, отведавший и пресного и кислого, наверняка набравшийся ума-разума, — короче говоря, уже совсем другой Шагали, которому предстоит стать вскоре предводителем племени. Подумав об этом, Шакман обмяк и сказал даже просительно:
— Отправь ее, сынок, обратно. Пусть уйдет она от нас.
— Куда я ее отправлю? Нет у нее никого, и отца, и мать угнали армаи хана.
— Какого хана?
— Казанского, Сафа-Гирея. Какого же еще!
Давняя неприязнь к казанским ханам всколыхнулась в душе Шакмана, вызвав неожиданно для него самого жалость к снохе.
— Она скиталась в надежде отыскать отца с матерью, — добавил Шагали.
— Вот и хорошо, пусть и дальше ищет. И пусть всевышний поможет ей!
— Я спас ее от многих бед, отец, поэтому стал единственным близким ей человеком. И она мне близка.