Хотя Суюмбика, казалось, и была готова услышать что-то в этом роде, в глазах у нее потемнело. Она привыкла к положению полновластной ханбики и надеялась, все еще надеялась, что право ее сына на трон позволит ей сохранить власть и связанные с властью радости жизни до самой смерти. Но надежда рушилась. Суюмбика, чтобы не покачнуться, стиснула обеими руками подлокотники трона, чуть-чуть повернула голову влево — обратила побелевшее лицо в ту сторону, где стоял ее возлюбленный. Кужак напрягся. Суюмбика догадалась: лишь шевельни она пальцем, подай знак — и Кужак быстрей барса метнется к Ядкару, блеснет нож… Знака она не подала. Она была умна, эта женщина, и даже в такую страшную для нее минуту сознавала, что от резни, устроенной во дворце в тот момент, когда судьба ханства и без того висит на волоске, пользы для себя не извлечет, а Кужак может погибнуть. Нет, это недопустимо, она нуждается в живом Кужаке, в его сильных руках, его жарких объятьях. «Мой милый, мне теперь особенно нужна твоя любовь, твоя поддержка, — мысленно обратилась она к возлюбленному. — Я буду ждать тебя вечером».
А если не придет?..
Она, испугавшись этой мысли, широко раскрыла глаза, лицо исказилось, потеряло обычную свою миловидность, но лишь на какой-то миг, и, посерьезнев, стало надменно-холодным.
Медленным взглядом обвела Суюмбика толпу придворных — зрителей унизительного, бесконечно горького для нее самой действа. Для них происходящее сейчас — лишь зрелище, может быть, даже забавное. Как ненавистны ей все они! И эти спесивые мурзы, готовые лизать подошвы любого хана, дармоеды, считающие себя высокородными и потому — обладающими правом совать нос не в свои дела. И эти служители веры, сеиды с их деланым благочестием. И эта Гуршадна, нажившая богатство на торговле грехами, готовая услужить за деньги кому угодно… Всем бы им, всем наплевать в поганые рожи! Жаль, не поснесла им головы при жизни Сафа-Гирея!..
Душа Суюмбики пылала, но ни единой искорке не дала она вырваться наружу; ни единым движением не выказала слабости. Она поднялась с трона, выпрямилась, предстала гордой, величественной, и все свидетели ее крушения в невольном порыве склонились перед ней.
Она ничего не сказала, — сохраняя величественную осанку, твердой поступью направилась к выходу.
На возвышение, где стоял трон, взошел последний казанский хан — Ядкар[18].
Суюмбика не подпустила Кужака к вершине власти, а все же до того, как ханский трон занял Ядкар, возлюбленный правительницы держал себя так, будто именно он — хозяин Казани, делал все, что заблагорассудится. Его бесшабашные воины частенько причиняли населению обиды и ущерб. Казанцы злились, жаловались друг дружке, но далее этого не шли. Все знали, кто стоит за спиной Кужака.