– Знаю, знаю, – ответил отец. – Серега мне рассказал, когда без тебя созванивались, ну, с детьми, по видео.
Разговор притух. Отец зевал, мне спать не хотелось. Мы остановились в зоне для отдыха водителей, без заправки. На хорошо освещенном пятачке с тремя столами под круглыми крышами выбрали один. Отец присел на скамейку, поставил на стол жестяную коробку с печеньем, налил кофе в крышку от термоса. Я села напротив него.
– Ее нашли.
Отец кивнул, не поднимая на меня глаз.
– Ольга сразу позвонила. – Закрыл термос, смахнул крошки со столика. – Зачем приехала? Без тебя бы разобрались.
Я пожала плечами. Потом посмотрела в темноту окружавшего нас леса.
– Она мне снится.
До города отец молчал. На безымянном пальце правой руки я заметила обручальное кольцо, и от удивления долго смотрела на него, не отрываясь.
Мама умерла девять лет назад, а он все еще носил кольцо. Друг друга родители, пожалуй, любили. Она была тихой женщиной, постоянно озабоченной, хватает ли у нас денег, тепло ли я одеваюсь, успеет ли она приготовить ужин. До сокращения работала медсестрой, потом арендовала место на городском рынке. Я никогда не слышала, чтобы они ругались. И сама с ней никогда не ругалась, даже в подростковом возрасте. Она тихо жила и тихо умерла, а ее дочь не прилетела на похороны, потому что рожала свою дочку.
Небо с востока порозовело, и трасса, мелькающая разделительная полоса и лес по обе стороны перестали быть пугающими. Верхушки деревьев зубристой линией врезались в темно-синее небо. Потом по обе стороны дороги потянулись болота – обманчиво устойчивые зеленые кочки с торчащими там и тут тонкими стволами мертвых осин. На болоте лежали разорванные куски тумана, больше похожие на упавшие с неба на землю небольшие облака. Затем – снова лес. Тайга. Лианы дикого винограда, высокая трава. Бурная речка, берега завалены непроходимым валежником.
После крутого поворота открылся город, окруженный лесистыми сопками. Он лежал в котловине с плоским дном, защищенный от ветра, кое-где в окнах горели огни. Сначала шли частные домики, за ними поднимались пятиэтажные хрущевки, в центре стояли три свечки-многоэтажки и два девятиэтажных корабля заводских малосемеек.
На въезде возвышалась бетонная стела: большие белые буквы «Гордеев» на фоне трех кроваво-красных флагов.
Вера сошла с ума еще весной. За зиму она похудела и превратилась из забавной толстушки в красотку. Свои роскошные пшеничные кудри выкрасила в красный, теперь ее пылающая голова была видна отовсюду. Она заливисто хохотала на переменах в толпе старшеклассников. Я пробивалась к ней, но сразу звенел звонок, она подхватывала меня под руку, и мы шли в класс. В классе Вера попросила пересадить нас с первой парты на последнюю. На «камчатке» вела себя тихо, но ничего не писала в тетради, рассеянно смотрела в окно или разглядывала портреты классиков на стенах. Когда я переспрашивала у нее, что сказал учитель, – ласково улыбалась и гладила мою руку, ничего не отвечая. От ее прикосновений у меня сначала останавливалось, а потом часто ухало сердце. Я утыкалась в тетрадь, закрывала лицо волосами и еще несколько минут не слышала ничего, кроме своего сердца. Пережидала, занеся ручку над листом.