Торнхилл наблюдал за ним с кислой физиономией, полагая, что пышки восхваляются только ради того, чтобы ему снова передали блюдо, но потом понял, что таким образом Барыга выражает свою благодарность за то, что его взяли в компанию. «Я всегда любил поболтать с людьми», – заявил он и улыбнулся неожиданно приятной улыбкой, отчего его узкая морщинистая физиономия расправилась, словно цветок. Это была улыбка простодушного мальчишки, на котором жизнь оставила свои отметины.
Псина у Барыги была большая, пятнистая, по кличке Мисси. Барыга ее явно обожал. Собака сидела у его ног, пока он все говорил и говорил, а он скармливал ей маленькие кусочки, отрывая от своей пышки, почесывал за ушами. «Лучшая собака на свете, – сказал он. – Не дает спятить в этом богом забытом месте». Собака щурилась от удовольствия.
Сэл рассказывала Барыге обо всем – о Суон-Лейн и доме Батлера, о том, какой Дик оказался разумный и смирно сидел у нее в животе до самого Кейптауна, почему свой кабачок в Сиднее она назвала «Маринованной Селедкой». Она показала ему зарубки на дереве, под которым он сидел, и сделала при нем сегодняшнюю зарубку, хотя день еще только клонился к вечеру.
Торнхилл впервые увидел, как ей недостает людей. Это же словно маленькая смерть – не иметь возможности превратить в приключение всякие факты жизни и рассказать об этих приключениях другим. Торнхилл удивился боли, которую он почувствовал, когда услышал, как потеплел ее голос, как засветилось лицо – с того момента, как они перебрались на реку, ее лицо еще ни разу не было таким оживленным.
Она никогда не жаловалась на одиночество. А он и не думал спрашивать. Это было частью той зоны молчания, что пролегла между ними.
Через какое-то время Дику надоело сидеть с малышкой, Сэл взяла ее, а Дик помчался играть с братьями в бабки. Теперь, когда дети не могли его услышать, Барыга перешел на другую тему – на черных. Казалось, не существовало ни одной страшной истории про черных, которую он с удовольствием не пересказал бы.
Они заживо оскальпировали двух человек на Саут-Крик, они украли младенца из колыбельки, перерезали ему горлышко и выпили всю кровь. Торнхилл представил себе эту картину: черные рты, приникшие к белой плоти. Когда он надавил на Барыгу, тот признался, что сам ничего такого не видел, но эту историю ему рассказал один человек, который видел, так вот он божился, что все это правда. А возле Каупасчерз они поймали белую женщину, разрезали ее, достали из живота плод и съели. Сам он этого тоже не видел, но клялся, положив руку на красную фланелевую рубашку, что об этом писали в «Газетт», значит, это истинная правда.