— А Таню увидеть не хочешь? — как-то особенно потеплел голос Нюры. — Она там дояркой в колхозе.
— Я знаю.
— Откуда?
— Она мне писала. Мы… переписывались немного, — только теперь признался Юрка.
— Вон как. Чего же про это молчал?
— Как партизан на допросе, — вставил Трифон.
— А что говорить? Быстро, сразу все у нас и кончилось.
— Почему? — в недоумении спросила Нюра.
— Очень просто… Таня перестала писать.
— Почему?
— Во, заладила, — пристыдил Трифон жену. — «Чего» та «почему». Все вам, бабам, надо знать. Не можете без этого. От натура!.. Ты, Юрко, давай наедайся с запасом, до самого поезда. Бражки еще налить?
— Нет, хватит. Бражка у тебя вкусная, есть и градусы — зря прибеднялся, но хватит, отложим до другого раза.
— Э, наобещал. Вроде ты приедешь.
— Всякое может быть. Загадываешь одно, а получается часто — другое. Так что может — и приеду.
— Ото было б дело! Давай еще бражки. Ну… по глотку.
— Все, больше ни капли. Я же в дороге.
Нюра призадумалась и, кажется, не слышала, о чем они говорят, — словно вспоминала что-то.
— Да-а, — вздохнув, начала она, когда Трифон с Юркой стали закуривать, — жалко Таню. Не повезло ей в жизни, так не повезло. Все одно к одному. Рано без отца, без матери осталась. И теперь тоже…
— Чего теперь, ну чего? — снова решительно и несогласно встрял Трифон. — Будет жить, не пропадет. Не у ей одной такое. Бывает и похуже. А нам про это чего кудахтать? Ей от того ни жарко, ни холодно. Беду руками не разведешь, языком — и подавно.
Юрке стало понятно: чего-то Трифон не договаривает о Тане, явно не хочет, чтобы и Нюра о том распространялась. Нет, сухарем Трифон не был, не меньше жены сочувствовал Тане, но о чем-то старался умолчать. И конечно, было бы бестактно — вдаваться в расспросы, продолжать начатый Нюрой разговор. В самом деле — кому дано право судить чужую жизнь? У Тани своя семья, и сетовать по этому поводу бессмысленно. Если в семье что-то не сложилось, нескладно пошло — никто, кроме Тани, до конца, до глубинной сути в том не разберется. А чужое сочувствие тут едва ли что изменит, напротив — может оказаться жалким, никчемным, унижающим, и чаще всего оно — запоздалое… Юрка ничего не стал спрашивать. Поднялся, вышел из-за стола:
— Ну вот, заправились под завязку. Пора, как говорится, и честь знать. Спасибо, Нюра, все так вкусно. Как дома… когда-то было.
— Пожалуйста, — с улыбкой поклонилась хозяйка. — Это я так, на скорую руку. Побыл бы у нас до обеда, борща дождался.
— Не могу. Время вон как летит. Надо выбираться в Раздольное, а то никого там не успею увидеть.