Юрка постоял еще немного у заброшенного, навсегда отчужденного от него подворья. Потом отошел к дороге. Глянул в сторону нижнего края села: отсюда он не был виден — скрывался за бугром; туда же уходила дорога. У того края, правобережьем, пасли они тогда череду на склонах дола и в предвечерье прогнали селом, вот по этой земле — мягкой и теплой, щедро нагретой за день солнцем. И перед хатой тетки Пелагеи первой его ласково встретила мать…
Сейчас у причилка хаты сидела старуха в светлом платке, с малышам на коленях, очевидно — внуком. Она все время наблюдала за Юркой и, когда он приблизился, встала, громко спросила:
— Ты до кого, сынок? Чей будешь?
— Ничей, бабушка. Приезжий.
— Он як. Я и дывлюся — вроде не знакомый… У кого ж гостюешь?
— У Трифона Супрунюка.
— А-а. Ну гостюй, дай бог тебе здоровья.
Следующая мазанка была — деда Мирона: низенькая, неказистая, с покосившейся, истрепанной ветром и дождями крышей и давно не беленными, в трещинах и больших серых лишаях, стенами. И от нее, и от унылого, захламленного двора отдавало нежилым, прелым духом, необратимым запустением. Но дед еще не расстался со своим земным обиталищем, коротал в хатенке последние дни… и, наверное, теперь был дома: если совсем плох стал — куда ему ходить? «Надо бы зайти, проведать старика, — подумал Юрка. Но тут же заколебался: — Да только помнит ли он меня? И что я ему скажу, чем смогу поддержать?..»
…Зарю Юрка позорно проспал. Не слышал, как поднялась мать, как собирался Володя и как прошла по улице череда. Сам не слышал, а мать не разбудила, решив, что хватит ему и одного дня пастушьей жизни, — сбил охотку, головы поднять не может. Юрка обиделся: сами повставали, даже Ванька куда-то смотался, его же, как маленького, наравне с Дуняшей, которая посапывала в другом углу, оставили досыпать, досматривать сны.
Он вылез из куреня. Солнце было уже высоко над садами. А обиду свою и высказать некому: во дворе — только баба Хивря.
— Куда все ушли? — спросил Юрка, досадуя.
— По своим делам. Володя пасеть, Палажка с твоей мамкой камыш косють.
— А Ванька?
— Ванька — як той ветер. Завеется — не догонишь. Сдается — на речку побег.
— Меня чего ж не разбудили? — все-таки выговорил Юрка бабе Хивре.
— Спал дуже сладко, пожалели рано будить… Не жалкуй. Завтра знов пойдешь, а седня — попасуть и удвох.
Так он и знал: пожалели будить. Потому что для матери он, конечно, — все еще маленький. Но Володя? Трудно ему было толкнуть напарника потихоньку? Нет, ушел. Дед Мирон, чего доброго, подумает, будто один из подпасков — засоня и зря взял такого в помощники.