— Нахозяйновал тут?! — Цинковая доска гыркнула еще громче, мыльные хлопья взлетели над корытом.
Юрка понял: Катька им уже нажужжала, всего понаплела.
Мать была в хате, на кухонном столе месила тесто. Рядом стояла тарелка с вишнями: будут вареники. Юрка вошел. Мать продолжала месить. Он засмотрелся на ее проворные, красивые руки. Что бы она ни делала, все у нее получалось легко, быстро, будто само собой.
— Явился? — Мать катнула в муку белый тугой колобок и тупым краем ножа соскребла тесто с ладони. — Чего молчишь? Рассказывай.
— Про что?
— Тебе лучше знать.
— Это не я, — попробовал Юрка оправдаться.
— А кто же?
— Мальчишки шли по улице…
— Не выдумывай. — Мать взяла его за плечо, подвела к столу. — Не выдумывай, я все знаю.
— Катька сказала? Брешет она. Все брешет.
— Неважно, кто сказал. Отвечать тебе. Где рогатка?
Все-таки поверила Катьке! Что ж теперь объяснять и зачем?
— Нет у меня рогатки.
— Из чего стрелял?
— Я не стрелял.
В двери возникла хозяйка. Часто дыша, она вытирала фартуком лицо, — ростом не велика, но краснощекая, дородная. Нарочно пришла. Ждала, какое будет Юрке наказание.
— Не стрелял? Окно само разбилось? — допытывалась мать.
— Мальчишки это…
— Какие мальчишки? Откуда они, чьи? Говори.
И тут, чтобы не выдать Витьку, он сказал неправду:
— Не знаю… Наверно, с того берега.
— Не знаешь?! — Мать первый раз в жизни крикнула на него. — Тогда сам и стрелял, а никакие не мальчишки!
Тетка Фекла пыхтела, сердито распалялась. Молчаливым недовольством она как бы подталкивала мать: «Чего слова тратить? Заробил — отлупцуй. Другой раз помнить будет. Я б долго не разговаривала».
— А ну, где шкодливые руки?
Юрка положил руки на край стола.
— Последний раз спрашиваю: кто стрелял из рогатки?.. Правду бу́дешь говорить?
Перед Юркиными глазами задрожала тарелка с вишнями.
— Я… не стрелял.
— Вот тебе за голубей! Вот за стекло! — Мать дважды ударила его по пальцам деревянной рукояткой ножа. — Будешь правду говорить!
Юрка чуть не сбил с ног тетку Феклу. Кинулся со двора…
Пробежал выгон, миновал ветряк и только за бугром, где его никто не видел и не слышал, остановился. Взглянул на свои битые пальцы, и стало ему так обидно, так жалко себя, как еще не бывало никогда… За что она его побила? Он же не виноват. Почему она поверила Катьке, а не ему? И скорей — по рукам. Она бы, может, не ударила, если бы тетка Фекла его простила, но та и не думала прощать. Как же — пострадало ее добро! Ладно, пускай себе живут спокойно. Раз он им мешает — уйдет, куда глаза глядят, и больше не вернется.
И он пошел прочь от села. Ни дороги впереди, ни даже стежки какой. По одну сторону — ячменное поле, по другую — полынь да колючий бурьян.