— От кого ховаешься?
— Ни от кого, — приготовился Юрка дать отпор, если Ватажок полезет.
— Не бойсь, не трону.
— А я и не боюсь.
— Хто меня боится, тех я и луплю. А тебя не трону.
— Добрый какой стал. Иди, куда шел, не приставай.
— За тобой шел. Я ж у млыне сидел и видал, как ты в степ рванул. Дальше балки, думаю, не уйдет. — Витька бросил на землю котомку, прилег рядом с нею. — Ну, наклепал на меня?
— Кому?
— Та хоть кому. Моей матке або своей.
— Ничего я не говорил.
Витька недоверчиво покосился:
— Так на меня ж клепают все без разбору. Чия курка снеслась не в гнезде, а в огороде, уже кричат — Витька яйцо украл. Думал — и ты побежишь матке моей жалиться. Я загодя — у степ, на млын… Так сознавайся: ходил жалиться?
— Никому я не жалился.
— Ох ты! — привстал Витька. — Откуда такой смелый.
— От верблюда.
— Из-за меня тебе и влетело? Я догадался… Ну не журись. — Витька по-дружески ему подмигнул. — Перетерпим. — Он даже протянул руку, приглашая помириться.
Был он совсем не тот, что днем, когда вел по улице шалопутную ораву: не воинственный и задиристый без всякой причины, а свойский, неожиданно добрый.
— Ночевать где будем? — спросил он.
Юрка не собирался нигде ночевать. Он шел в степь, чтобы… Нет, не мог он сказать Витьке, куда шел и зачем.
— Эх ты, степовик. Сел серед белого свету — и ни туды, ни сюды. Так и околеть можно. Або с тоски, або с голодухи. — Витька подбросил котомку, поймал ее, вскочил. — Гайда, а то стемнеет.
— Куда?
— Та хоть куда. У млыне устроимся.
Они тихо, точно боясь неожиданной засады, подошли к ветряку; так же осторожно, чтобы не скрипели приступки, проникли в его нутро. Там была еще лестница — наверх. По ней забрались на тесную площадку с шаткими перилами. Постояли, привыкая к сумраку. В мельнице было хорошо, правда, — страшновато поначалу. Из всех углов пахло хлебом. Наверно, поэтому Витька сразу спросил:
— Есть хочешь?
— Давно, — признался Юрка.
— Садись. Будь как дома.
Он быстро растребушил котомку.
— Жуй. — И толкнул Юрке в одну руку теплый, в корявых пупырях, огурец, в другую — черствую краюху. — Эх ты, степовик. Хто ж из дому без харчей тикает? Я уже ученый. Меня не проведешь.
Пустую торбинку Витька свернул и спрятал в карман солдатских штанов: мол, еще пригодится.
Поели — и уже не такими смертельными казались недавние обиды, и не таким безысходным — этот длинный и горький день.
И все-таки он спросил Витьку:
— Зачем ты убил голубя?
Витька помолчал, как бы припоминая то, что случилось, и посмотрел виновато:
— Я не хотел. Нечайно вышло.
— Не хотел, а убил.
— Честно: я нечайно. Думал — не попаду, напугаю. С дуру взял да и попал. А тебе жалко? Он же не твой?