— Давненько не видел тебя в Совете, Глашиха. — Тетерин отложил газету, потянулся за пачкой папирос и спичками — они лежали справа от него, на углу стола, закурил. — С чем пришла?
— С бедой, Корнеич. Урон у меня.
— Какой еще?
— Да барануха вчера пропала, холера непутная.
— Бывает, — выдохнул вместе с дымом Тетерин. — В тайге живем.
— Тайга тут не виновата. Однако собаки придрали.
— Может, и собаки. Для них это привычное дело. Что зверей давить, что баранов — один хрен… А чьи собаки-то?
— Кабы я знала.
— Надо было сразу пойти поискать за Солонцами.
— Ходила. И вчера, и сегодня. Никого не нашла… Да хоть бы и нашла, собак заприметила — чего я одна докажу? Не поверите. Любой откажется. Скажет — выдумывает бабка. Кому охота штраф платить?
— Прижмем — не откажется, — заверил Тетерин. — На то мы тут и власть… Погоди-погоди. Может, опять, как в тот раз, Пашки Михайлова собаки отличились?
— Не знаю. Зря на человека наговаривать не буду.
— Выясним. Вот вызову Пашку и спрошу, где вчера носились его волкодавы. — Тетерин встал и решительно двинулся к окну. — Вон, сколько мотоциклов стоит. Прямо сейчас кого-нибудь и пошлю за Пашкой, пока в тайгу не смотался. А ты, Глашиха, тоже не сиди, времени не теряй. Иди ищи. Под гривой, в березнике, получше погляди. По ручью повыше поднимись, туда бараны часто забредают. Потом сюда придешь, я тебя дождусь.
— Ладно, Корнеич, — подхватилась Глашиха, ободренная, и с готовностью стукнула по полу посошком; надеждой легла ей на душу решительность председателя сельсовета: молодец Тетерин, он развернется не в пример Беину, справедливость наведет.
Глашиха первой была на улице. Тетерин вразвалку, чуть приволакивая растоптанные, по всему — со дня покупки ни разу не чищенные ботинки, направился к парням, что продолжали посиживать около конторы, а Глашиха опять устремилась на Солонцы. Тем же наулком вышла на задворки. Миновала просторную, основательно обстроенную да ухоженную — второй она была от наулка — усадьбу Беина; под окнами его дома красовались новенькие зеленые «Жигули» — недавно пригнал из райцентра Никита, гараж покуда не успел под них сгромоздить, но кирпича и тесу уже навозил, дело теперь за малым — кликнуть несколько хватких мужиков, собрать, как водится в деревне, «помочь», выставить мастерам угощенье, и они тебе единым духом что хочешь построят. Никите это провернуть — раз плюнуть.
С увала Глашиха все же поглядела, нету ли где за околицей Анюты, ведь обещала подбежать. Убедилась — нету. Рассудила: да и чего ей там быть? Запамятовала, наверно, соседушка про бабкину печаль, не до чужих ей забот, каждый день сыта своими… Снова сошла Глашиха березником к ручью, зашелестела между деревьями и кустами цепкого багульника, который цапал ее за подол длинной юбки, не давал ходу. Внемля совету многоопытного Тетерина, стала пробираться все выше по крутоватой сумрачной падушке, тут и там заваленной буреломом. И вдруг ей почудился голос. Она замерла сторожко. Выпростав из-под платка левое ухо — прислушалась… Так и есть — бабий голос: вроде как приглушенные окрики или понужанье кого-то. Да совсем рядом — за небольшой гривкой, за мелким листвягом. Глашиха поддернула юбку, приналегла на посох, одолела гривку. Опять остановилась, немало подивясь: это кто же тут шарится и кого понужает?.. Различила слова: «А ну пошли! А ну домой, окаянные. Вот я вам!..» Узнала и голос — Анютин, чей же еще. Потом и увидала на поляне соседку: она подняла с земли толстый сук, запустила им по склону гривы.