В светлице у тетки Феклы висела большая икона — в серебряном тяжелом окладе, под стеклом. С нее страдальчески смотрел бог — печальный, бледный Христос.
— Мать-покойница оставила. Сказала: «Береги як память про меня». Вот и берегу. Хай висит себе.
Тетка Фекла зажгла перед иконой лампаду.
— Ты веруешь? — спросила мать.
— У войну — все верующие, — сказала тетка Фекла. — В церкву пойдем?
— Нет, я не крещеная.
— А я пойду, поел ухаю всенощную. Може, на душе легше станет. Освяченную паску вам принесу.
По пути в церковь за теткой Феклой зашли две бабки в черных платках, с узелками и посохами, торжественно-безмолвные. Тетка повязала такой же темный платок, сложила в белую хустку то, что хотела освятить, и они удалились в тихой задумчивости: церковь была в другой стороне села, оттуда доносился перезвон колоколов.
Засыпал Юрка в какой-то тревоге. Божьи глаза в углу светились как живые и все время смотрели на него. А погасить лампаду было нельзя. Чуть только начинала она притухать — мать поправляла фитиль в медной плошке…
Перед утром тетка Фекла разбудила их, поцеловала.
— Христос воскрес… А ну, хватит спать, разговеться пора.
От лампады запалили каганец, и перед ним, на столе, тетка Фекла развязала хустку с приношениями. В ней были яйца, четвертинка сала и три паски: одна маленькая совсем, ее испекли в кружке, две — средние. «Маленькая — наверно, моя», — предположил Юрка. И точно, тетка Фекла поставила ее перед ним, выбрала три яйца-крашенки.
— Ты у нас мужик, первым начинай. Разбей на счастье святое яичко.
— А кто его святил?
— Батюшка. Перед моими глазами святил. Не веришь?
— Чем?
— Святой водой.
— Почему она — святая?
— Того, шо ее святили.
— А чем святили? Другой водой?
— Багато не разговаривай, а то паской подавишься, — постращала Юрку тетка Фекла. — Бери крашенку, давай стукнемся.
В такую рань есть было непривычно и спросонок не очень хотелось, да слишком долго ждал Юрка этого угощения, чтобы отказаться.
Утро пришло чистое, веселое, с молодой зеленью, птичьим журчащим гомоном. В хате сверкали белые занавески, пахло корицей и лампадным дымом. Тетка Фекла похаживала в шелковой кофте, расписанной крестом. Единственное выходное платье — лиловое, с кружевным воротником, узорами на рукавах, надела мать. А Юрке приготовила штопаную на локтях рубашку и ничуть не новей — штаны, которые давно были ему коротки.
Прибегали соседки — похристосоваться, пожелать хороших вестей с фронта. К одной из них и ушла тетка Фекла. Мать тоже куда-то позвали.
— Отпускаешь меня? — спросила она Юрку.
— Отпускаю.
— Не скучай тут. Ребят во двор покличь. К обеду вернусь.