Напористо шагал, быстро приближался к огородам походный солдатский строй, и Юрка остановился напротив обугленной Пелагеиной хаты, у дорожной развилки, чтобы видеть, как войдет колонна в село, и чтобы показаться всему строю в краснозвездной пилотке.
Загремело сразу с двух сторон Устиновки. Тяжелые частые разрывы послышались под Раздольным. Грохотала, катилась по земле, дальше на запад уходила война.
Незаметно у развилки возник высокий дед Мирон — все в той же заношенной шляпе. Опираясь на кривую неоструганную палку и ничего не говоря Юрке, он тоже стал глядеть туда, откуда двигались войска.
Из-за дедова опаленного палисадника гурьбой вылетели мальчишки. Заголосили:
— Ура-а! Наши идут!
— На-ши-и-и! Эге-э-эй!
— Все, нема войны!
— Кончилась! Кончилась!
— Всех фашистов перебьем!
— За Родину-у!
— За Сталина-а!
— Ура-а!
Дед Мирон обернулся на эти заливистые возгласы, смиряюще поднял руку:
— Стойте!
Пацаны не сразу, но все же умерили пыл; подбежав к деду, сгрудились около него, удивленно попритихли: чего, мол, это он? Что хочет сказать?
— Стойте, хлопцы, — негромко проговорил дед. — Не кричите так го́лосно, не треба… Рано, хлопцы, радоваться. Война ще не кончилась. Он, послухайте… Чуете? Гремить!..
Настолько крепкой и глубокой зарубкой остались в памяти то утро, суровый облик бывалого старшины и даже — фамилия бойца-грузина; у развилки шляха, выбитого сапогами и колесами войны, — присогбенная фигура деда Мирона, его неторопливый, но волевой, убедительный жест рукой, тревожное: «Чуете? Гремить!» — что Юрке казалось — и сейчас, при входе в село, он опять увидит высокого старика с тонкой палкой, вырезанной из вербы. Если, конечно, тот еще жив…
Далеко позади уркнул, дробно зататакал мотор. Юрка оглянулся. Вдоль посадки проворным сероватым зайцем бежал, будто поспешая догнать солдата, некий малогабаритный агрегат: и не мотоцикл, и не автомобиль — что-то среднее. Юрка подождал, пригляделся. Распознал — инвалидская мотоколяска, тупоносая да горбатенькая. Юрка освободил ей дорогу, зашагал обочиной. Но машинешка не проскочила мимо — остановилась. В открытое боковое оконце из тесной кабины выглянул владелец «горбунка» — простецкого вида сухощавый мужик средних лет, с черной скобкой усов над губой, в темно-коричневой, уже отошедшего фасона, кепочке-восьмиклинке, в которую непременно — для полного шика и форса — вкладывали твердое картонное кольцо, а то даже — стальное, из тонкой пружинистой ленты. Мужик пристально посмотрел на солдата: кто такой, что за незнакомец? Тутошнего роду или залетный? Кивнул доброжелательно: