И однажды я сказала Шостаковичу:
– Дмитрий Дмитриевич, Вы бы не возражали, если Святослав Теофилович в одном из концертов сыграет с нами?
И услышала:
– Нет. Это я сам! Это я сам. Понимаете? Сам буду играть… Сам…
После такого ответа возобновлять разговор я никогда не решалась. Так Славочке и не было суждено играть это произведение…»
Гибель богов. Финал
Окостеневшее нарумяненное лицо утопало в сборках алого атласа. От Прибалтики до Тихого океана все оцепенело в трауре.
В столицу его вызвали телеграммой. Ему следовало играть на похоронах. Самолет, забитый венками, доставил его в столицу.
Вот и зал. Колонны. Люстры в черном крепе. Выяснилось – он будет играть не на рояле, а на оркестровом пианино, что стоит в самом центре беспрерывно играющего оркестра. Ему разрешили пробраться туда, чтобы только взглянуть на инструмент. Лучше бы и не смотреть на него. Пианино было не просто плохое. Оно было сломано. Играть на нем было невозможно. Педали висели, почти касаясь пола. Но ему сказали, что играть он будет, и прямо сейчас. Тогда он вновь пошел, пригнувшись, через играющий оркестр, чтобы попытаться исправить сломанные педали. Он тихо снял нижнюю крышку и осмотрел пыльный, запущенный механизм.
Теперь он был не так заметен из зала, зато привлек к себе пристальное внимание охраны, размещенной на балконах. Чтобы поднять педали и возвратить им упругость, следовало подложить что-то под рычаги со сломанными пружинами. Тогда получится эффект весов, и это может спасти положение.
К счастью, на пианино лежала стопка нот. Он кое-как втиснул их на нужное место. Попробовал надавить рукой. Кажется, получилось, но насколько – пока сказать было трудно. Выбираясь из оркестра, он видел – его уже ждут у всех дверей, куда бы он ни направился. Его тут же окружили. Появился человек в штатском. Осведомился:
– Что вы положили туда?
Пришлось отвечать, и отвечать подробно. И было совсем нелегко объяснить настороженным сотрудникам НКВД, как устроено пианино, что там сломалось и как теперь исправлено.
А оркестр играл и играл свой бесконечный траурный марш, траурный марш и финал… В проеме за колоннами темнел зал, переполненный смертью. Но смерть была не только в зале. Она уже хозяйничала в городе. Миллионы людей вышли на улицы и устремились в центр прощаться с вождем. Войска не могли сдерживать прибывающую со всех сторон толпу.
Все улицы и площади, прилегающие к центру, были заполнены до отказа. Теснота сменилась давкой. Давка – сжатием. Началась паника. Выбраться отсюда уже никто не мог. На телефонных будках, на фонарях, на подоконниках, на водосточных трубах появились люди. Пытаясь спастись, они лезли на все, что хоть как-то возвышалось. Лезли и срывались, срывались и снова лезли, чтобы освободить хотя бы грудь и хоть как-то дышать. Команды остановиться не доходили до сознания. Положение вышло из-под контроля. Вопли, истерический визг – люди насмерть давили друг друга. Давили и старались встать на упавших, чтобы схватить, схватить и еще схватить воздуха.