Но вот, оглядев меня так и как бы заглянув внутрь моего существа, она спросила мягко, что я пою. Я стала перечислять. Она тут же:
– Ну, нет! Нет! – И улыбается. – Это не для вашего голоса.
Она по моей речи сразу же поняла, что мне следует петь, и выбрала из моего репертуара известную народную песню, которую я без всякого напряжения спела ей и в которой на частом звуке «и» особенно легко и чисто звучал мой голос. Но заметь – это был уже принцип ее педагогики. Она занималась очень бережно, не напрягая голоса, и поэтому мне потом всегда легко было петь.
Слушая, она внимательно смотрела мне прямо в глаза, временами взгляд ее теплел, временами она чуть кивала или едва уловимо двигала рукой, словно расставляя знаки препинания или отделяя фразы точками. Казалось, она осталась довольна, но в оценках была немногословна и сдержанна:
– Мне думается, в консерваторию поступать вам пока рано. А вот в училище – в самый раз. И взглянула испытующе: не огорчусь ли я.
В августе я сдала экзамены и была принята. Но меня зачислили в класс к другому педагогу. Я звоню ей – ее нет в Москве. Что делать? Кончился август – ее все нет. Я не могла примириться с такой неудачей. Я не хотела в другой класс. И я решила ждать ее возвращения.
Настал сентябрь. Все приступили к занятиям. Все, кроме меня. Я не появлялась в училище. Я – ждала. Прошло больше трех недель. Она приехала в конце сентября. Я звоню ей. Я плачу в трубку. Она обещает что-то узнать. Прошло еще несколько дней. И – о радость! Я – в ее классе!!!
Сказать откровенно, совмещать занятия в училище с институтом оказалось трудно. Я сильно уставала. С утра до ночи – напряженные занятия с полной отдачей, и так ежедневно месяц за месяцем…
– Как же ты выдерживала?
– С трудом. Но училась хорошо. Как-то успевала. Бросать институт было немыслимо, и в то же время страшно хотелось петь. Так и тянула все это вместе.
V
Иногда Нина Львовна занималась со мной у себя дома, на Арбате, в коммунальной квартире, где в двух маленьких комнатах жила она со своим мужем, пианистом Святославом Рихтером.
Я хорошо помнила его с того давнего концерта. Правда, дома он казался другим. От эстрадной порывистости не было и следа. Дома он выглядел очень застенчивым. Может быть, это был характер, а может, здесь сказывалось его воспитание – не знаю. Но бывало так: при моем появлении Рихтер быстро вставал и тут же прикрывал рукой горло – верхняя пуговка воротника была расстегнута. Он приветливо улыбался, смущенно щурился, кланялся и стоя ждал, когда мы пройдем в смежную комнату к роялю. Когда же урок кончался – все повторялось. Я выходила, он вскакивал, загораживая горло, снова улыбался той же улыбкой и снова ждал, не садясь, пока дверь в коридор не закроется за мной.