Он – сильнее, и его рык – грозный, громкий – всё же заставил девушку обернуться. Она красивая, очень молодая, и лицо такое знакомое, будто Эрин её уже видела.
Эрин точно её видела.
– Просто не делай ничего, ладно? Подожди, я сейчас, я…
Она протянула руку к девушке. Добраться до неё невозможно, но шагов осталось уже меньше.
Эрин бы отдала всё и даже чуть больше, чтобы магия вернулась. Она бы смогла заставить корни старого дерева вырасти из земли, обвить ноги девушки, ободранные так сильно, будто она бежала прямиком через лес. Заставила бы камни выстроиться стеной, заставил бы саму землю воспротивиться. Положила бы на это всю свою магию, но смогла бы.
Вот только магии в ней сейчас нет совсем. Есть только Бальтазар, и можно было хотя бы попросить помочь его, он ведь может поймать ту девушку за платье, да хоть за ногу – даже челюсти адского пса, вгрызающиеся в кость, будут лучше, чем смерть. Раны залечить можно, после смерти не спасет даже некромант.
Но Бальтазар – её хранитель, ничей больше.
Девушка сделала шаг. Эрин потянулась за ней, в тот же миг ощутила, что к обрыву потянуло и её. На это даже наплевать; по крайней мере, она перестанет видеть…
Видеть, как она срывается со скользких камней, как все они это делают. Видеть, как она умирает, и что-то в Эрин – надежда – в ту же секунду умирает вместе с ней, оставляя после себя только безысходность.
– Нет… Нет, нет, нет!
Бальтазар потянул её за воротник, оттащил от обрыва, заставил встать. Заставил идти, бежать, прорываться сквозь бьющие по лицу ветки, заставил…
Эрин ненавидела свой второй дар с первого же мига. Она – банши, и за такую редкость половина Благого, да и Неблагого двора передралась бы вмиг. Построили бы самую прекрасную и самую охраняемую башню на всём Западе, заперли бы на всевозможные замки. Она ненавидела этот дар и мечтала им никогда не пользоваться, но увы – подобной силе плевать на желания её обладателя.
Она ненавидит свой дар, но никогда ничего не сможет с ним поделать. А потому сейчас может только плакать, прижавшись спиной к старому дубу посреди леса.
– Не плачь, – послышался вдруг детский голосок – тихий, ласковый, полный сочувствия. – Не плачь, глупенькая. Ты теперь наша, тебе больше не надо плакать. Никогда-никогда!
«Нечисть какая, что ли? – вяло изумилась Эрин. – Так она ни в жизнь сочувствовать не станет…»
Крошечная рука утёрла её мокрые щёки – не то платком, не то рукавом. Сквозь пелену слёз проступило остренькое смуглое лицо, огромные зелёные глаза и две толстые белокурые косы, перевязанные широкими малиновыми лентами.