Состязание было аналогом и продолжением «учтивых» литературных споров. Аббат Фор, осуждая в письме к Сумарокову безудержное авторское самолюбие Ломоносова, ссылался на правила «благопристойности» и «соревнования» («les procédés de de[ce]nce et <…> le concours de l’émulation» – Берков 1936, 261; РГАДА. Ф. 199. Портфель 409, № 3. Л. 1 об.). «Caméléon littéraire», приучавший – бесспорно, с одобрения Шувалова – русскую публику к европейским культурным нормам, в одном из первых номеров объяснял пользу соревнований для развития словесности:
Rien n’est si avantagueux pour la littérature que ces luttes d’esprit & de talens, surtout quand les atlettes sont à peu près de force égale. L’imagination de l’homme est presque infinie & peut varier de mille façons sur un même sujet. Aussi trente auteurs tous fameux <…> peuvent traiter parfaitement une même matière chacun dans leur genre quoique par différentes méthodes.
[Нет ничего полезнее для словесности, чем эти состязания умов и дарований, особенно если атлеты приблизительно равны по силе. Воображение человеческое почти безгранично и может тысячекратно разнообразить одну и ту же тему. Посему тридцать прославленных авторов <…> вполне смогли бы обработать одну и ту же материю, каждый в своем роде и особенным способом.] (CL, № 2, 38–39)
Переложения двух поэтов были напечатаны под общим поясняющим заглавием: «Ода господина Русо <…> переведенная г. Сумароковым и г. Ломоносовым. Любители и знающие словесныя науки могут сами, по разному сих обеих пиитов свойству, каждаго перевод узнать» (Ломоносов, VIII, 661). Двойная публикация репрезентировала, однако, не только подобающие формы литературного диалога, но и культивировавшийся в окружении фаворита взгляд на русскую словесность. В изложении А. Шувалова и Фора противоположные «свойства» двух поэтов образовывали своего рода бинарный каркас для общего очерка молодой литературы:
Ломоносов – гений творческий <…> Избранный им жанр наиболее трудный, требующий поэта совершенного и дарование разностороннее; это – лирика. Нужны были все его таланты, чтобы в этом отличиться. Почти всегда равен он Руссо, и его с полным правом можно назвать соперником последнего. <…> Мысли свои он выражает с захватывающей читателей порывистостью; его пламенное воображение представляет ему объекты, воспроизводимые им с той же быстротой; живопись его велика, величественна, поражающа, иногда гигантского характера; поэзия его благородна, блестяща, возвышенна, но часто жестка и надута. <…> Что касается Сумарокова, то он отличился в совершенно ином роде, именно, драматическом. <…> все сюжеты его нежны; любовь рассматривает он с несравненной тонкостью; он выражает это чувство во всей его утонченности; чувство он рисует с такой правдивостью, что поневоле удивляешься, и такими красками, которые кажутся взятыми из самой природы (Берков 1935б, 358–361).