Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века (Осповат) - страница 247

Les Héros, les Conquérans, les Princes justes & éclairés sentent, mieux que les autres Hommes, les services essentiels qu’ils peuvent recevoir des Gens de Lettres. S’il n’y avoit point eu d’Historiens, on ignoreroit peut-être aujourdhuy qu’Alexandre eut existé. Combien de Héros n’y a-t-il pas eu avant Achille & Ulisse, dont les noms sont dans un éternel oubly, pour n’avoir pas eu un Homere, qui ait éternisé leurs Actions? Aussi voyons-nous que tous les Princes véritablement grands, ont aimé, protegé, & meme très souvent cultivé les Sciences.

[Герои, завоеватели, владыки справедливые и просвещенные лучше прочих понимают важность услуг, которые им могут оказать литераторы. Если бы не было историков, быть может, ныне не знали бы о существовании Александра. Сколько было до Ахилла и Улисса героев, чьи имена канули в вечном забвении, ибо не было у них Гомера, увековечившего их свершения? Посему видим, что все истинно великие владетели любили науки, покровительствовали им и часто даже самолично занимались ими.] (Argens 1744, 95–96)

Опыт Пруссии и ее короля не был безразличен русской элите, несмотря даже на войну и подчеркнутую неприязнь императрицы к Фридриху. Елизавета позволяла себе не терпеть разговоров «ни о Прусском короле, ни о Вольтере, <…> ни о французских манерах, ни о науках» (Екатерина 1989, 549), однако эта прихоть, увязывавшая имя Фридриха с «науками», подчеркивала «от противного» его пропагандистский успех. На фоне действительных политических достижений Пруссии и речь д’Аржанса, и трактат «Анти-Макиавелли», на который Штрубе де Пирмонт сочувственно ссылался даже в годы войны, именуя его автора «великим в наше время монархом» (Бугров, Киселев 2016, 365), убедительно доказывали важность «наук» для символического статуса державы в рамках европейской системы.

VII

Фрагмент «О нынешнем состоянии словесных наук в России» (отброшенное заглавие: «О чистоте российского штиля») можно счесть первым приступом Ломоносова к работе над задуманным предисловием к собранию своих сочинений: оба текста обосновывают государственную пользу «словесных наук», в том числе на примере древних народов, и возводят достоинства русского языка к «церковным книгам» (в черновом наброске: «книгам, в прошлые веки писанным» – VII, 581–582; о предполагавшемся продолжении наброска см.: Гуковский 1962б, 72–74). Последний тезис занимает центральное место в «Предисловии…», которое, как точно формулирует Х. Кайперт, представляло собой «не столько трактат по стилистике, сколько похвалу русскому языку» (Keipert 1991, 89):