Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века (Осповат) - страница 252

[Я уверяю Вас, сударь, что это творение профессора Ломоносова очень красноречиво и лаконично. <…> По крайней мере оно даст Вам, сударь, представление о нашем языке и его устройстве. Вы увидите, что он далеко не столь беден, как сообщает нам история Бранденбурга, где говорится, будто у нас нет слов для чести и добродетели. Достаточно упомянуть многие греческие книги, переведенные в древности на наш язык, такие как Иоанн Златоуст и Св. Григорий, чтобы опровергнуть это мнение <…>] (Voltaire 104, 307, D8429)

Вольтер в этот момент работал над заказанной ему Шуваловым историей Петра Великого, которая, как уже многократно указывалось, «являлась звеном <…> в цепи пропагандистских и контрпропагандистских акций русского двора» эпохи Семилетней войны (Ржеуцкий, Сомов 1998, 233; см. также: Nivière 2000, 386; Voltaire 46, 118–119). Ломоносовское «Слово…» стояло в общем ряду с другими материалами, пересылавшимися Вольтеру из Петербурга (см.: Прийма 1958; Voltaire 46, 116–118). С политическими обстоятельствами и публицистическими дебатами этих лет соотносится и оспариваемое Шуваловым суждение из «истории Бранденбурга» – исторического труда Фридриха II «Mémoires pour servir à l’histoire de la maison de Brandebourg» (1751). Рассказывая о поддержке, оказанной в ходе Северной войны русской армией во главе с Меншиковым его отцу, королю Фридриху Вильгельму, августейший историк пишет:

<…> le Roi <…> donna une seigneurie et une bague de grand prix à Menschikoff, qui aurait peut-être vendu son maître, si le Roi avait voulu l’acheter. <…> Lui et toute cette nation étaient si barbares, qu’il ne se trouvait dans cette langue aucune expression qui signifiât l’honneur et la bonne foi.

[<…> король <…> пожаловал поместье и дорогой перстень Меншикову, который, вероятно, продал бы ему своего господина, если бы король захотел. <…> Он был таким же варваром, как и весь этот народ, не имевший в своем языке понятий чести и верности.] (Friedrich 1846, 150)

Последняя фраза (согласно указанию М. Мерво, появившаяся в печати только в 1757 г., – см.: Voltaire 46, 117) воспроизводила общее место, кочевавшее по отчетам путешественников, дипломатическим донесениям и философским работам. В то же время суждение Фридриха о Меншикове могло сопоставляться с конкретными происшествиями Семилетней войны: в 1757 г. командующий русскими войсками С. Ф. Апраксин был отозван в Петербург по подозрению в государственной измене и умер под следствием, в 1759 г. такие же обвинения выдвигались в адрес его преемника Фермора. Неудивительно, что выпад короля отзывался в риторике его подданных; в одном из прусских памфлетов 1758 г. говорится о русских войсках: