В сфере придворной общежительности чтение и сочинительство могло служить самоутверждению дворянина и его карьерным амбициям; неслучайно будущий фаворит читал на виду у всего двора. В послании к Бекетову два сатирических типажа, рекомендованные еще в «Двух эпистолах», – фат, который «за надобности убор почитает», и педант, которому «в свете обходиться / Не так приятно <…> как с книгою возиться», – оттеняют парадоксальную апологию просвещенного досуга: обосновывая необходимость «веселостей», автор не отделяет их от «труда» («Веселости и труд день прямо разделяет, / В труде острит свой ум и сам чювство услаждает»). Прилежание (application) Шувалова, о котором двор мог судить по его обхождению и читательским привычкам, было свойством будущего государственного мужа.
Этим же парадоксом автор послания к Бекетову пользуется для защиты поэзии. Он отстаивает ее от нападок служивого «секретаря», который «себя <…> мнит в труде, не любит стихотворства / И думает, что есть праздности лишь свойств[о]». Приводя это, по видимости бесспорное, различение службы и досуга, поэт на деле отказывается удостоверить его. «Секретарь», извращая правосудие, наживается на «тяжбе дворян», так что его мнимый труд оборачивается бездельством. Безделье вместе с производными имело в языке эпохи двойное значение праздности и беззакония (см.: Словарь 1984, 169). Напротив, светский поэт – вопреки уверениям взяточника-подьячьего, будто поэзия свойственна праздности, – «в труде острит свой ум». Инвертируя социальные клише, молодой стихотворец (как некогда Кантемир) претендует на конкуренцию с чиновником. Хотя, по мнению подьячего, поэты ничего не «выслужат стишком», отсутствие высокого чина, именуемое на условно-поэтическом языке бедностью, возмещается сочинением сатир, позволяющих уличать бездельства, то есть служебные преступления, и доказывающих причастность стихотворца к этосу государственной службы.
Иронический контраст между судейским чиновником и поэтом возобновлял традиционные для сатиры юридические и судопроизводственные метафоры литературной работы. Кантемир в предисловии к первой редакции сатиры II «На зависть и гордость дворян злонравных» ставил в вину своим оппонентам неправедный «суд, где ответчику потакают, а челобитчика не слушают», – и противопоставлял ему труды нечиновного сочинителя: «На последний же их вопрос, которым ведать желают, кто меня судьею поставил, ответствую, что все, что я пишу, пишу по должности гражданина, отбивая все то, что согражданам моим вредно быть может» (Кантемир 1956, 369).