— А куда мы пойдем? — поинтересовался Вереш.
— У реки ни жилья, ни людей нет. Идти надо в другую сторону.
— К горам?
— Да.
Вереш посмотрел в ту сторону, где стреляли «катюши» и от взрывов содрогалась земля. В глазах у него не было ни тени страха, — скорее, надежда на то, что там можно быстрее встретиться с противником.
— Шагом марш! — приказал он парням.
Магазины с патронами он положил в сумку, висевшую у него на боку, пулемет взвалил на плечо.
«Потом все лишнее бросишь», — подумал Бодра, но не сказал ни слова.
Ребята быстро собрали свои вещички. Однако Вереш не хотел оставлять даже фаустпатроны. Он потребовал, чтобы каждый из парней связал веревкой по пять фаустпатронов и нес их на спине. После долгих препирательств они взяли по две штуки на каждого.
Скоро дорога пошла в гору — не сильно, правда, но все-таки подъем почувствовался. Ребята раскраснелись, оживились, даже негромко запели в такт шагу танго «Поцелуй с твоих губ», словно это был марш. Эту песню Бодра уже когда-то слышал. Судя по глазам Вереша, и ему она нравилась.
— Кто из вас старший? — поинтересовался Бодра.
— Я, — ответил Вереш.
— Сколько же тебе лет?
— Семнадцать исполнилось. В мае я должен был закончить гимназию, но спустя три недели после крещения пришлось бросить учебу.
Ветер стих, но было холодно. Чем выше они поднимались, тем сильнее скрипел под ногами снег. Салаи приходилось немного поддерживать. На морозе он не чувствовал боли, но так ослаб, что шел пошатываясь и часто останавливался. В половине третьего вышли к редколесью. Широкая проселочная дорога пошла по просеке, а через несколько сот метров пересекалась с полевой: из-под снега были видны следы колес.
Пройдя немного и внимательно присмотревшись, Бодра высказал предположение, что дорога ведет или к дому лесника, или же к хутору сенозаготовителей. Большак же по-прежнему шел по опушке в северном направлении. Никакого жилья возле него не было видно.
Они решили идти по лесной дороге, которая вела наискось через буковую рощу, постепенно становящуюся гуще.
У Салаи закружилась голова, и он упал на колени. Он вспотел, его начало рвать.
— Не знаю, отчего бы это, — пробормотал он. — Консервы я ел не спеша.
Бодра же опасался совсем другого. Когда он поддерживал голову Салаи и смотрел на обезображенное огромной лиловой опухолью лицо, ему впервые пришла в голову мысль, что у того заражение крови.
— Мне стыдно за себя, — сказал Салаи.
— Не мели чепухи. Вот найдем крышу над головой, полежишь — и все пройдет.
Он забрал у Салаи карабин, а ему вырезал легкую палку.
Часа через три, когда уже начало смеркаться, они вышли на опушку. Жилья не было и здесь. Лежало перевернутое орудие, обгорелый грузовик и вокруг немцы. Человек тридцать.