Расслабившись после этих слов, Евтушенко сказал: «Если говорить о том, сделал ли я ошибку, что помогал Нике, то так не считаю», – и перешел на рассказ о себе, о том, что он тоже с четырех лет начал писать стихи, прочел два из них, а потом, вспомнив, что речь шла о Нике, произнес такой монолог: «Не хочу огульно обвинять ее родителей, но вспоминаю, что когда мы ездили, например, в Италию, где нас прекрасно принимали, Ника тогда не пила совершенно, а ее бабушка все время по ночам пропадала – ходила играть в казино. Ну, это, конечно, ее дело, но все-таки нужно было за Никой больше присматривать. А потом, когда она дала интервью “Учительской газете”, в котором сказала, что я ее предал… Не понимаю, чем я предал? Понимаете, я предупреждал ее – как раз вот это было отсутствием предательства. Я разговаривал с ее родственниками и говорил, что нельзя так выкачивать из нее что-то… Но потом она уже неостановима была, вышла замуж за какого-то швейцарского врача, он был очень уже в возрасте – ну, не мне об этом говорить. Но когда начались наркотики и так далее, я не знаю, как это… Что я мог делать?»
Евгений Александрович тысячу раз прав в отношении родных Ники, оставлявших ее без внимания и выкачивавших из нее «что-то» (читай: «деньги»). А вот «швейцарский врач», алкоголь и наркотики появились в жизни Турбиной уже после того, как Евтушенко навсегда расстался с ней, о чем рассказано в части II книги.
Очень жалею, что как биограф Ники Турбиной не был приглашен на программу Малахова, где получил бы возможность задать Евтушенко мучающий меня один-единственный вопрос, о котором обещал сказать читателям в главе 2 части II книги: «Евгений Александрович, вы хоть раз усомнились в том, что автором стихов была Ника?» Ответа я не получил, так как от разговора по телефону Евтушенко ушел, едва начав его, – очевидно, знал из моих писем, чтó меня интересует. И, к сожалению, уже никогда не получу, ибо он ушел из этого мира. Но я не хочу расстаться с Евтушенко в этой книге, не сказав добрых слов в память о нем. Поэтому привожу стихотворение, написанное 11 апреля 2017 года в день, когда хоронили поэта.
На смерть поэта
Я помню, как в минуту откровений
На выдохе, с наклоном головы,
Произнесли Вы тихо: «Я не гений…»
Я промолчал. Теперь молчите Вы.
И как свидетель Вашего признанья,
Игры в котором не было следа,
Казню себя поныне от сознанья,
Что возразить Вам не посмел тогда.
Теперь для Вас уже не важно это —
Вы в сон ушли высокий, видит Бог.
Быть может, жизни выполнена смета,
И увеличить он ее не смог.
Но дело, вероятно, здесь не в смете.