— Мы умеем водку пить, — сказал Зе.
— А в Америке умеют водку пить? — спросил Юрий.
— Нет, конечно, — ответил я, — и воровать не умеют.
— И настоящего рока там нет, — сказал Зе, — настоящий рок сейчас только в Финляндии.
— По любому, — ответил Петр.
Мы могли встретиться в тот вечер. Но я боялся начинать все заново. В десятый, может, в двадцатый раз.
— Кобыла слаба на передок, — сделал заключение Демьян.
Я кивнул.
— Хочешь, накурим ее, посмотрим, что будет.
— Ладно. Не сейчас, — ответил я.
— Слышь. Если не сейчас, то когда?
— Пойдем лучше пива попьем.
— Видишь, как легко тебя развести на пиво. Развести можно кого угодно. Я — бос-сяк. Если я захочу, я разведу кого угодно. Любую бабу можно развести. Когда угодно, и где угодно. Это не зависит от возраста, от погоды, от, бля-я-ядь, политического положения в стране. Баба — не мужик. У неё нет основания. Ей не на что опереться. Потому она ищем мужика. Надо сходить до пац-цанов, взять.
— Что взять?
— Шмаль.
— Давай не сейчас.
— Ладно.
* * *
И все это было хорошо мне знакомо. И, как бы это ни звучало, все это было справедливо в отношении Вики. Конечно, Демьян вряд ли мог развести любую женщину. Скорее, это касалось подруг из его круга, где постоянно лилась водка и дымилась шала. Те из них, что были еще достаточно свежи, являлись таковыми лишь по причине возраста.
Подружка Демьяна, которую тот звал Говна, так как у нее отчество было Олеговна, была всего двадцати лет отроду, и ни водка, ни трава не могли забрать у нее естественную красоту.
Но Демьян едва не развел Вику в моем присутствии.
Возможно, покопавшись в ее голове поглубже, можно было отыскать корень зла. Она стремилась найти мальчиков моложе себя. Она хотела быть и матерью и подругой одновременно, и я знал, что в институте она только этим и промышляла. Я же был ее первым мужчиной, и этот факт приклеился к ней, будто банный лист. Хотя, безусловно, она могла давать не только мальчикам. Об этом говорили едва не случившиеся отношения с Демьяном.
И, хуже всего, что она не была ни полной дурой, ни полной блядью, и я продолжал ассоциировать ее образ с той светлой юностью, когда я умел не думать о будущем и радоваться каждой минуте.
— Помнишь, мы встречали рассвет? — спросил я.
— Когда?
— Когда я придумал, что время остановилось, и мы сидим в нигде.
— Когда?
— Не помнишь?
— Помню. Я тогда взяла у тебя сигарету.
— А.
— Я хранила ее пять лет.
— А где она сейчас?
— Я ее выкинула.
— Это было, когда ты порвала фотографии?
— Да. Ну и что, что я их порвала? Ведь можно напечатать заново.
— Да. Можно.
— Я знаю, что я виновата.