Лада смотрела на светлые, цвета спелой пшеницы, волосы Юхана, на его серые упрямые глаза и такие же упрямые губы и думала, что Дана напрасно задирает нос: Юхан все равно женится на ней.
Она спросила:
— Ты когда думаешь возвращаться?
— Часа через два — три.
— Хорошо, я буду ждать тебя здесь. Мне достаточно два — три часа.
— О’кей! — сказал Юхан. — Заметано.
— Зачем ты говоришь на жаргоне? — укоризненно заметила Лада. Так обычно говорил папа Митя. — Тебе что, не хватает слов?
— Наверное, не хватает, — грустно согласился Юхан, — русских слов не хватает, а эстонских…
— Дана не знает, — закончила за него Лада, и они рассмеялись, как два сообщника.
— Смотри же, жди! — крикнул Юхан, отъезжая, и Лада махнула ему рукой.
Море было уже того цвета, каким оно бывает перед вечером: густо-синим, с бликами света. И чайки летали розовые от падавших сбоку солнечных лучей.
«Это хорошо, я увижу, как будет заходить солнце. Оно всякий раз заходит по-другому», — думала Лада, идя вдоль обрыва к тому месту, где дед Степан нашел ее мать. Это место было в стороне от поселка, недалеко от птицефермы, но ферму построили потом, после войны, а тогда это было совсем голое, пустое место. Тут только ветер гулял.
На самом краю обрыва росла дереза. Может, это она помешала матери сделать те несколько шагов, которые могли бы кончиться для Лады ничем?
«Как мало я знаю о маме, — думала Лада, — только то место, где ее нашли, дом, где я родилась, а она умерла от воспаления легких, и могилу на кладбище здесь, в Струмке. И еще знаю, что звали ее Марией. Об отце и того меньше, одно имя — Георг. Даже фамилию не знаю. У меня фамилия матери — Русет. Хорошо, что сохранилась ее метрика…»
Лада знала, что папа Митя пытался найти ее родственников в Кишиневе, но так и не нашел. Да и зачем ей какие-то родственники, если у нее есть папа Митя, и был еще дед Степан и бабушка Невена. Но папа Митя не соглашался, он говорил, что вот и его самого считали погибшим, а он выжил, пришел домой, и какое это было счастье для его матери и отца. Возможно, и ей, Ладе, обрадуются, и она принесет кому-то счастье.
— Мне никто не нужен, — отвечала ему Лада, — кроме тебя. Ты мне очень нужен. Ты — мой отец, и я тебя не покину ради каких-то незнакомых мне родственников.
У папы Мити большой шрам — от виска до подбородка, через всю щеку. Может, из-за этого шрама отказалась полюбить его тетя Шура? Значит она слепая, если не видит, что папа Митя красив даже с этим шрамом, может, даже еще красивее со шрамом. Куда она смотрит, эта Кострова Александра Андреевна, председатель колхоза, которую все считают умной и даже красивой женщиной? Ведь нет на всем белом свете лучшего человека, чем папа Митя, даже Женька и тот любит его как отца, и Лада не сердится на него за это. Пусть любит. Папу Митю есть за что любить.