Очень скоро, вынужденный отойти от техники релаксации (неокатарсиса), стараясь в то же время объяснить свои ошибки контрпереноса, Ференци пробует разобраться в том, что здесь находится «в работе» и что возвращает его к условиям появления первичной травмы. И тогда он делает двойной ход:
• создает другую и последнюю технику, взаимный анализ, от которой ждет выхода из этих тупиков переноса и контрпереноса;
• параллельно объясняет, что, по его мнению, ведет к формированию искусственных травматических неврозов, появляющихся во время курса лечения неожиданным и квазиэкспериментальным образом, когда «повтор, поддержанный аналитиком, получается весьма удачным»[45].
Возвращение вытесненного в сознание при помощи анализа травматических событий, вплоть до организации их повтора, чтобы затем наблюдать их с доброжелательным отстранением, проповедуемым «классической» техникой, вероятно, является процессом, идентичным по своей структуре тому, который создает и организует тот самый травматизм, у истоков которых стоит аналитик и анализ. Выражая то, что, как ему кажется, он видит перед своими глазами во время психоаналитического лечения, Ференци развивает следующую теорию:
• травматизм не вытекает ни из шока, ни из тайного инцидента молодости, ни из вытеснения какого-либо воспоминания, ни из бессознательной фантазии какой-либо травмы или соблазнительного посягательства;
• травматизм возникает рано и состоит из двух периодов; он есть результат:
а) некоторых страстных действий взрослых, их языка страсти, на котором взрослые отвечают на потребности детей в нежности и истине;
б) отрицания взрослыми психической боли, особенно боли ребенка, что может быть пережито им как «терроризм» и привести к образованию преграды на пути свободы его мысли;
с) интроекции бессознательного чувства вины взрослого, что искажает объект любви и превращает его в объект ненависти;
• травматизм можно вновь оживить и удвоить «профессиональным лицемерием» и «технической строгостью» аналитика;
• развивающийся процесс ставит жертву, истощенную своей защитой, в ситуацию, когда необходимо покориться неотвратимой судьбе: она уходит от себя самой и наблюдает травматическое событие. С этой позиции жертва в известных случаях может считать своего агрессора больным, сумасшедшим, за которым порой она даже пытается ухаживать, лечить его. Таким образом, иногда ребенок, становящийся с этих пор «мудрым младенцем», может превратиться в психиатра своих родителей.
Противопоставляя то, что есть «нежного» в инфантильном эротизме, и то, что есть «страстного» в эротизме взрослого, Ференци описывает ребенка (пациента), возбужденного и беспомощного, слишком перегруженного (внешне, и особенно внутренне), который, не обладая ни средствами разрядки, ни средствами переработки, оказывается вдруг в полном отчаянии. Эта картина позволяет автору говорить об «идентификации с агрессором» и «интроекции ребенком чувства вины взрослого», которые увеличивают смешение чувств. К «страстной любви» и к «страстным наказаниям», навязанным взрослыми, добавляется «терроризм страдания», то есть обязанность, которую должен взять на себя ребенок, быть тем, кто несет ответственность, лечит и ухаживает за ущербным родителем. Так объясняются «страстные состояния» и «страстные переносы».