Там, как было давно всем известно, валуны образовывали круг, и только в центре, среди высокой травы, странник нашёл себе приют и покой.
Он вытащил ломоть хлеба и флягу с водой и утолил голод, вглядываясь в плетение ветвей в вышине. Светлая кора на тёмном фоне неба казалась удивительным кружевом. В ночном мраке лес будто немного светился.
Казалось бы, отдохни в красоте и тишине, пока лес поёт колыбельные. Отдохни, не боясь криков совы, не опасаясь радостного рыка преследующих оленя волков. Здесь, в самом центре вековечной чащи никто никому никогда не вредил.
Но странник не спал, не желал отдыха. Он прошёлся по кругу, касаясь каждого валуна, будто это были спящие звери. Он шептал что-то себе под нос, бормотал непонятный речитатив, чертил в воздухе знаки.
Он знал об этом лесе много больше, чем те, кто прожил бок о бок с ним всю жизнь.
Наконец странник вышел из круга и опустился на колени у одного из деревьев. Наверняка оно было самым высоким и самым древним в этих местах. Над булыжниками, над высокой травой мерцало, переливаясь, туманное облако, но странник более не смотрел туда, он закрыл глаза и, не прекращая своей молитвы, покачивался из стороны в сторону.
Так и прошла эта ночь.
Когда же первые солнечные лучи сияющим потоком пронизали чащу, странник поднял голову к нему. В кружеве ветвей, в трепете листвы он видел тайные знаки, что никому не были ведомы в этих краях.
Он нескоро поднялся на ноги, но в руках у него напряжённо дрожал серебряный клинок. Когда солнце почти вскарабкалось в зенит, странник снова вошёл в круг булыжников и вонзил тонкое лезвие в собственное сердце.
Травы оросились кровью, он, конечно, осел, чудом не упав. И тогда вдруг засияло что-то нестерпимо ярко. Открылось ему древнее сокровище, потаённая мудрость вековечного леса…
* * *
Я укоризненно скосил глаза на рассказчика.
— Так была ли это смерть? Или он открыл дверь?
— Суди сам, — он усмехнулся. — Его не нашли. Всё было забрызгано кровью, земля пила её жадно как зверь. Но не было тела.
— Понятно, — я вгляделся в туман. Облако приползло к нам и закутало по шею. Но дверь была рядом, её узнало сердце. — Откуда ты знаешь, как это было?
Некоторое время он молчал. Шевелиться нам больше не хотелось, мы почти вросли в эту скалу. Дверь приближалась, а нам было уже почти плевать.
А потом он резко дёрнул завязки, рубашка раскрылась крыльями, обнажая бледную грудь, на которой змеился бело-розовый шрам.
В тот же миг распахнулась дверь.
Он не ответил. Но я и так его понял.
Мир вновь изменился.