— Наконец-то мы дома!
— Здесь всё так же прекрасно, как раньше.
— Нет! Тут стало лучше, много лучше!
— Как я скучал!
— Мы все скучали.
Я смотрел им вслед и только теперь заметил, что и корзина была сплетена из бумаги.
Чем дольше я стоял на тропинке, тем сильнее чувствовал, насколько не подхожу этой реальности, созданной из бумажных страниц. Я ощущал себя чужим и уже собрался развернуться и уйти, пока никто не вспомнил обо мне, как на плечо вновь вспорхнул жёлтый журавлик.
— Мы должны отблагодарить тебя, — сказал он.
— Вы счастливы, разве нужна другая благодарность?
— Нужна, — настаивал он. — Обязательно нужна.
— Но мне не о чем просить вас, — возразил я.
— Иногда то, что тебе готовы дать, не нужно просить, — журавлик зашуршал крыльями. — Мы знаем, что ты ищешь сказку, важную сказку. Последнюю сказку.
— Да, — не стал отрицать я. — Действительно ищу.
— Не знаю, о чём она должна быть. Но подставь ладонь.
Я послушно повернул ладонь, и журавлик лёг мне в руку, доверчиво и просто. Он показался столь же хрупким, как крылья бабочки.
— Зачем? — вырвалось у меня.
— Разверни. Ты найдёшь фразу, которой всё должно закончиться, — пояснил он. — Не бойся, со мной ничего страшного не случится. Я снова сложусь в бумажную птицу.
Некоторое время я сомневался, но всё же сдался и аккуратно развернул яркий листок, чтобы прочесть только десяток слов. Едва я запомнил их, как журавлик опять стал самим собой.
— Теперь у тебя есть окончание, — сообщил он. — Отыщи начало.
Мгновение спустя я оказался в собственной гостиной.
Я опять вдыхал холод, впускал его глубоко в себя, вдыхал саму ночь, её колкость, её бесконечность. Небо снова скрылось за плотной пеленой облаков, пряча то, как ему больно, как оно стонет, выпуская из самой своей сути тысячи снежинок, как застывшие слова и нерассказанные сказки. Я стоял посреди площади, и город вокруг меня кутался, как когда-то давно, в саван обратившихся льдом фраз, задрёмывал, отчего огни становились тусклее. Тысячи путей пронизывали его насквозь, и он звенел на них, дрожал в них, как поймавшаяся в сети паука муха.
В кармане куртки нашлась пачка с единственной сигаретой, и я закурил, разбавляя заполнившую лёгкие ночь горьковатым дымом, пахнувшим августом и вишней. Когда-то пачка была пуста, оставалась на подоконнике, теперь она снова опустела, но зато с ней вместе не опустел совершенно я сам.
Я не двигался, во мне жила только кисть, подносившая сигарету к губам, а вокруг распускалась цветком зима, танцевал ветер, холодные потоки обнимали и прижимались к телу всё плотнее, желая выстудить меня насквозь.