Адалан выпрямился, развернул и расслабил плечи, закрыл глаза. Вдох — вы-ы-ыдох… улетающие вдаль пушинки. Еще вдох. И опять вы-ы-ыдох… мир сошелся в точку, к ней потянулась ставшая бесконечной рука. Пальцы заплясали, связывая пространство в сложный силовой узел.
— Прохладный бриз в лицо и запах йода, вода до горизонта, шум прибоя. От имени Закона и Свободы… Открою!
Бросок! И… ничего. Успел заметить разлетевшийся комочек мрака — только-то. Узел слишком слабый, а может, и слишком сложный. Стоит поправить и попробовать еще раз.
— Прохладный бриз и запах йода, волна у ног и шум прибоя. Пути Закона и Свободы. Открою!
Хлопнуло так, что он чуть не свалился с мостков, и уши заложило. Наверное, передавил. Аладан сглотнул, шмыгнул носом, тыльной стороной ладони отер кровь — так и есть, он всегда слишком давит. Учитель говорит: беда всех сильных…
А вот Армин не давит, совсем. Вяжет портал легко, невесомо, как дышит. И никакие словесные подпорки ему не нужны. Адалана же без опоры опять унесет куда-нибудь, может, в осень, а может, и сразу в бездну. Попросить помощи? Перед глазами сразу встало высокомерное лицо смотрителя библиотеки, строгий голос, равнодушный, даже злой взгляд… нет, ни о чем он не будет просить, сам справится.
Еще раз. Проще, медленнее, и не давить.
— Прохладный бриз в лицо и запах йода, вода до горизонта, шум прибоя. От имени Закона и Свободы…
— Не выходит?
Мягкий, спокойный оклик брата растворил силу и свернул бездну. Пушистый огненный цветок закрылся, уютно и тепло устроившись под грудиной. Адалан оглянулся и поднялся навстречу.
— Не выходит. Хотя, наверное, и не должно. Портал — штука непростая. А ты почему бездельничаешь? Неужели Барс отвязался?
Сабаар нагнул ветку ближайшего куста, сорвал несколько вишен и бросил в рот. Как всегда: лопает, стоит только дорваться. Невольно вспомнилось детское прозвище брата, и улыбка сама собой расплылась по лицу.
— Как — отвязался? Барс Фасхил — мой т’хаа-сар, никогда он от меня не отвяжется, так что я ненадолго. Вот, сделал тебе подарочек.
И показал ему ножны. Обычные кожаные ножны, вроде тех, в которых даахи носили охотничьи ножи, топорики или рабочие инструменты, только другой формы — точно под его кинжал.
— О… подожди! Сейчас принесу.
Кинжал он хранил в изголовье под постелью и никому не показывал, но сам частенько доставал перед сном: сжимал рукоять, теребил шелк кистей, осторожно гладил золоченый клинок, и было почему-то горько, стыдно, но в то же время и тепло на душе. Признаваться не хотелось, но кинжал стал ему дорог. Почему? Он и сам не знал. Работорговца Орса он по-прежнему ненавидел, назвать его отцом даже про себя казалось немыслимым, а вот к подарку привязался: разглядывал его и думал, кем же был этот Гайяри? Мама? Вообще ее семья? И зачем Нарайн столько лет хранил оружие поверженного врага? Только ли ради мести Айсинару? И если да — то почему в конце концов отдал ему, своему проклятому сыну? Хотел, чтобы сын помнил? Наверное, так, потомок старших семей Орбина не должен забывать свои корни. Орс и Вейз… от тех и от других никого не осталось. Почти. Адалану хотелось помнить, хотелось чувствовать себя одним из них, хоть и до смерти не хотелось в этом признаваться.