— Смотреть, говоришь…
Рахун в сомнении опустил глаза. Та вещь, о которой он подумал, была дорога ему — брачный дар Хафисы, матери Ягодки, сделанный по ее собственной задумке: «Может, ты в жены и не меня выберешь, но этой ночи я тебе забыть не позволю, и ребенка от тебя все равно рожу». С той ночи Рахун и не снимал его, вот уже более восьми лет… ну да ничего. Жена поймет — сын дороже украшения. И это человеческое дитя — тоже.
— Тогда на вот, посмотри. — Он расстегнул один из своих браслетов и протянул купцу. — Такого ты точно нигде не увидишь. Тринадцать талари ему — не цена.
Фарис разложил браслет на ладони, присмотрелся, да так и рот раскрыл. Конечно, в Мьярне, где трудятся лучшие мастера и торгуют купцы со всего мира, украшением никого не удивишь. Но брачные украшения даахи — совсем другое дело. Хранители не ценят богатства, только мастерство и красоту, только вложенную в изделие душу. Браслет был очень дорогим. Золото, серебро, россыпь мелких бриллиантов и изумрудов, и мастерство ювелира просто поражало, но не это заставило купца дрогнуть: по всей длине были изображены лесные травы и маленькие, но детально-точные рельефные фигурки крылатых юношей и девушек. Боги милостивые! Да по этому браслету можно было таинства плотской любви изучать! Кто бы мог подумать, что эти оборотни — такие затейники! Вздохнув пару раз, фарис все-таки нашел в себе силы вернуться к деловому тону.
— Сколько стоит твой браслет? — спросил он, но Рахун покачал головой:
— Торга не будет. Мне — мальчик, тебе — браслет.
Фарис еще раз посмотрел на маленького орбинита. Отдать крошку — проститься с мечтой… но кто знает, может, этот оборотень прав, и он умрет? Ведь понадобилось же Нарайну зачем-то от мальчика избавиться… А с даахи куда дешевле не ссориться, рабство они и так не жалуют.
— Эх, магистр, разбил ты мое сердце, — тяжело вздохнул он. — Ладно, забирай малыша. Что я могу, раз они с твоим сынишкой, как сизарь с горлицей, не разлучать же?
Рахун удовлетворенно кивнул, первым делом вынул сережку из носа маленького раба и потянулся за его рубашкой, но Ягодка перехватил руку:
— Нет, не так. Освободи его по-настоящему, — сказал он.
— Ты уверен? — Рахун с сомнением посмотрел на сына. — Сейчас? Здесь?
— Здесь и сейчас! — В глазах Ягодки была мольба. — Ты же хааши, ты умеешь. Люди — создания Маари. Он — человек, он не может так жить!
Выпустить на волю дар малыша прямо в зале постоялого двора, среди толпы людей, которые сейчас еще и под руку от любопытства полезут, было сложно и опасно — Рахун боялся не справиться, не удержать. Но если этого требовал хаа-сар, значит, и в самом деле по-другому нельзя, оставалось только подчиниться. Хаа-сар, даже если ему семь, знает лучше, а он, как отец и как хааши, должен верить и помогать.