Впервые за последние двенадцать лет Фасхил возвращался домой.
Вот среди синевы неба он разглядел серые клубы, кутающие голову Стража, потом — его самого, высокого и крепкого, покрытого колючей зеленью, среди белизны сестер и братьев. И наконец — большое селение на правом плече огнедышащей горы: ущелье, серо-стальную, блестящую на солнце ленту реки в глубине, водопад в радужных брызгах и чашу купальни под пеленой пара, пестрые лоскуты садов. Белые стены и крыши… о, Хаа! Как давно он здесь не был, даже не думал, как, оказывается, соскучился! Друзья детства, брат и отец, мама! И Хафиса… услышать их всех, принять, самому быть принятым, раствориться и соединиться. Фасхил распахнул чувства навстречу Гнездам… и тут же накрыло жаром, ослепило светом, заволокло тьмой — и швырнуло в нисходящий поток, камнем на скалы.
Проклятое дитя Маари, тварь бездны беззакония! А ведь не ради родителей и брата, не ради Хафисы он здесь, и уж точно не ради призрачной надежды на счастье с какой-нибудь пятнадцатилетней девчонкой в ночь а-хааи-саэ — ради этого самого мальчишки. Золотце, Одуванчик…
Фасхил, как мог, закрылся и отстранился, с трудом выровнял полет и опустился на скальный выступ выше по склону. С непривычки в такую бурю чувств лучше пешком.
Солнце еще светило, но на Слётной скале уже горел костер, закипал в котле а-хааэ, разнося по осеннему лесу запах цветов горного первотала — запах восторга, молодой плотской силы и любви. Все племя уже собралось там. Фасхил сложил крылья, перекинулся, но на праздник не пошел — было как-то не по себе от присутствия этого мальчишки, да и желать соединения он давно зарекся. Вот и сейчас все медлил, мялся, а решиться не мог.
— Фасхил? Мир тебе, т'хаа-сар.
От звука голоса даже вздрогнул. Неужели он так задумался о своем, что не услышал Белокрылого?
— Это не твоя ошибка, друг. Я давно жду тебя, тут кругом моя песня, оттого и не услышал.
Еще и теряется так, что хааши — да не какой-нибудь обычный хааши, а этот самодовольный белый Волк — слышит. Едва вернулся и уже, как мальчишка, расслюнявился. Фасхил нахмурился, еще крепче запирая чувства.
— Мир и тебе, но другом не назову.
Рахун только плечами пожал и улыбнулся в ответ:
— Ну, не назовешь — и не надо. Идем, ночь соединения уже близко.
— Я не ради соединения прилетел, а ради Одуванчика твоего. Человек, орбинит… он мне не нравится. Мальчишка опасен, очень опасен, чудовище, а не дитя.
Хотелось сказать много хуже, но Рахун и сам давно все знал. Оттого и встречать вышел, оттого и сейчас зовет другом, а на загривке шерсть дыбом — не отдаст приемыша. А сам Фасхил отдал бы? Да и вправе ли он судить? Он — т'хаа-сар Тирона, а в Гнездах правит брат. Если Рагмут мальчика принял, то уж, наверное, хорошо подумал, что делает.