Абдулла был озадачен и послал верховых на разведку. Через минуту он был поражен внезапной стрекотней пулемета. Он склонился к заключению, что турки послали летучую колонну ему наперерез, и приказал своим верховым бросить им отчаянный вызов. Они галопом поскакали к пулемету, с малыми жертвами, и разбили турок. Эшреф, пеший, скрылся на вершине горы. Абдулла предложил в награду тысячу фунтов за него, и около заката его нашел, ранил после тяжелой схватки и взял в плен шериф Фаузан эль Харит.
В его багаже было двадцать тысяч фунтов монетами, почетные наряды, дорогие подарки, несколько интересных бумаг, а верблюды были нагружены винтовками и пистолетами. Абдулла написал взволнованное письмо Фахри-паше, сообщая ему об этом захвате, и пригвоздил его к вырванному телеграфному столбу среди рельсов, когда пересекал железную дорогу следующим вечером на свободном пути в вади Аис. Раджа оставил его там, когда он разбил лагерь в тишине и покое. Новости были двойной удачей для нас.
Между радостными людьми проскользнула печальная фигура Имама, он поднял руку. Мгновенно установилась тишина. «Слушайте», — сказал он и произнес нараспев оду во славу этого события, и о том, что Абдулле повезло больше всех, и он быстро добился славы, которую Фейсал завоевывал медленно, но верно тяжким трудом. Поэма, вероятно, была плодом всего шестнадцати минут, и поэта наградили золотом. Затем Фейсал увидел богато изукрашенный кинжал на поясе Раджи. Тот пробормотал, что это кинжал Эшрефа. Фейсал бросил ему собственный и стащил с него тот, впоследствии он был отдан полковнику Вильсону. «Что мой брат сказал Эшрефу?» «И это твой ответ на наше гостеприимство?» На что Эшреф ответил, подобно Саклингу[58]:
«На правой стороне иль на неправой —
Сражаюсь я со славой
И преданно!»
«Сколько миллионов получили арабы?» — задыхаясь, спросил жадный старый Мохаммед Али, когда услышал, что Абдулла по локти залезал в захваченный сундук, бросая племенам золото горстями. Раджу везде требовали к себе, и он заснул богаче, чем вечером — по заслугам, так как поход Абдуллы в Аис делал ситуацию с Мединой верной. Когда Мюррей давил на Синай, Фейсал приближался к Веджху, а Абдулла был между Веджхом и Мединой, позиция турок в Аравии стала лишь оборонительной. Волна наших несчастий отхлынула; и лагерь, видя наши радостные лица, шумел до заката.
На следующий день мы ехали легко. Завтрак был предложен нам после того, как мы обнаружили еще несколько прудиков в голой долине, которая тянулась от Эль Сухура, группы трех выдающихся гор, возникающих, как будто выдутые из-под земли гранитные пузыри. Путешествие было приятным, так как было прохладно, нас было много; и мы, два англичанина, имели палатку, в которой могли закрыться и уединиться. Самым утомительным в пустыне была постоянная жизнь на людях, когда каждый в отряде слышал все, что говорилось, и видел все, что делалось другими, днем и ночью. Но жажда одиночества казалась элементом иллюзии самодостаточности, надуманной исключительностью, личность казалась еще более инородной в собственных глазах. Иметь возможность укрыться — для Ньюкомба и меня это было в десять тысяч раз большим отдыхом, чем открытая жизнь, но работа страдала от создания такой преграды между вождями и их людьми. Среди арабов не было различий, традиционных или естественных, кроме бессознательной власти, данной знаменитому шейху за его свершения; и они научили меня тому, что ни один человек не может быть их вождем, кроме того, кто ест пищу рядовых, носит их одежды, живет на одном уровне с ними и все же обладает превосходством.