Утром мы пробились к Абу Зерейбат, утреннее раскаленное солнце сияло в безоблачном небе, и, как обычно, раскалывал глаза блеск солнечных лучей, пляшущих на отшлифованном песке или камне. Наша тропа поднималась незаметно, острым известковым гребнем с размытыми краями, и мы смотрели на широкий склон голого черного гравия между нами и морем, которое теперь лежало где-то в восьми милях к западу, но было невидимо нам.
Один раз мы остановились и почувствовали, что перед нами крупный спуск; но не позже двух часов дня, после того, как мы пересекли обнаженный базальт, мы взглянули через впадину на пятнадцать миль вокруг, это была вади Хамд, в стороне от гор. На северо-западе простиралась крупная дельта, в которой Хамд разливался двадцатью устьями; и мы увидели темные линии, которые оказались зарослями кустарника в каналах пересохших русел, извивающихся через край гор под нами, пока они не терялись в солнечной дымке на двадцать миль под нами слева, рядом с невидимым морем. За Хамдом поднималась прямо с равнины сдвоенная гора, Джебель-Раал: выпуклая, но с глубокой расщелиной, которая раскалывала ее посередине. Для наших глаз, пресыщенных мелкими предметами, это было прекрасное зрелище — этот край пересохшей реки, длиннее, чем Тигр, величайшая долина в Аравии, впервые оцененная Доути[59] и до сих пор не исследованная; в то же время Раал был прекрасной горой, четкой и приметной, гордостью Хамда.
Обнадеженные, мы поехали по склонам гравия, на которых пучки травы встречались все чаще, пока в три часа не вступили собственно в вади. Это оказалось русло около мили шириной, заполненное кустиками растения асла, которые цеплялись за песчаные холмики по несколько футов высотой. Этот песок не был чистым, но был изборожден линиями сухой и ломкой глины, последними приметами прежнего уровня течения. Они резко разделяли его на слои, запачканные соленой грязью и осыпающиеся, так что наши верблюды погружались в них по самые щетки, с хрустом, как от ломающегося печенья. Пыль поднималась плотными облаками, еще более плотными из-за солнечного света, который они удерживали, так как стоячий воздух впадины слепил глаза.
Задние ряды не могли видеть, куда идут, что затрудняло им путь, когда холмики становились ближе друг к другу, и русло реки было разрезано лабиринтом мелких каналов — ежегодная работа мелких ручьев. Прежде чем мы оказались посреди долины, вокруг был сплошной кустарник, который опутывал холмики по бокам и переплетался друг с другом веточками, сухими, пыльными и ломкими, как старые кости. Мы подвернули ленты наших богатых седельных сумок, чтобы кусты не изорвали их, плотно обмотали покрывала поверх одежд, наклонили головы, чтобы защитить глаза, и прорвались, как буря, сквозь тростник. Пыль слепила и душила нас, и ветви, цепляющиеся за нас, ворчание верблюдов, крики и смех людей сделала все это редкостным приключением.