Прежде чем мы, наконец, добрались до дальнего берега, земля внезапно стала чистой, как глиняное дно, где стоял глубокий коричневый пруд восьмидесяти ярдов длиной и около пятидесяти ярдов шириной. Эта вода текла от Абу Зерейбат, нашей цели. Мы прошли на несколько ярдов дальше, через последний кустарник, и достигли открытого северного берега, где Фейсал наметил место для лагеря. Это была огромная равнина из песка и кремня, идущая к самому подножию Раала, где могли уместиться все армии Аравии. И вот мы остановили своих верблюдов, и рабы разгрузили их, и поставили палатки, пока мы сходили присмотреть за мулами, которые хотели пить после долгого дневного марша, и помчались вместе с пехотой к пруду, с удовольствием толкаясь и плескаясь в пресной воде. Изобилие топлива было еще одной отрадой, и в где бы ни был разбит лагерь, посреди каждого кружка друзей ревел огонь — как никогда желанный, потому что сырой вечерний туман поднимался на восемь футов над землей, и наши шерстяные покрывала задубели, и серебряные бусины на грубой ткани холодили тело.
Была черная ночь, безлунная, но ярко сияющая звездами над туманом. На небольшой насыпи рядом с нашими палатками мы собрались и наблюдали за колышущимся белым морем тумана. Из него поднимались вершины палаток и высокие шпили тающего дыма, который светился внизу, когда пламя в высоте лизало чистый воздух, как будто движимое шумом невидимой армии. Старый Ауда ибн Зувейд серьезно поправил меня, когда я поведал ему об этом, сказав: «Это не армия, это весь мир движется на Веджх». Я порадовался его настойчивости, так как она должна была подпитывать то самое чувство, из-за которого мы, создавая себе трудности, повели громоздкую толпу людей в такой трудный поход.
Этим вечером билли начали смущенно подходить к нам и приносить присягу, так как долина Хамд была их границей. Хамид эль Рифада подъехал среди них, с многочисленным обществом, чтобы отдать Фейсалу дань уважения. Он рассказал нам, что его двоюродный брат, Сулейман-паша, глава племени, был в Абу Айядже, в пятнадцати милях к северу от нас, отчаянно пытаясь, наконец, определиться, после того, как долгую жизнь колебался и поддерживал выгодное равновесие. Затем, без предупреждения и без парада, пришел шериф Насир из Медины. Фейсал поднялся, обнял его и подвел его к нам.
Насир произвел замечательное впечатление, во многом соответствующее тому, что мы слышали, и во многом — тому, чего мы от него ожидали. Он был первопроходцем, предвестником движения Фейсала, человеком, который произвел первый выстрел в Медине, и кому выпало произвести наш последний выстрел в Муслимие под Алеппо в тот день, когда Турция запросила перемирия, и с начала до конца о нем можно было сказать только хорошее.