Прежде чем испекся хлеб, прибыли разведчики, чтобы рассказать нам, что на рассвете турки возились вокруг наших повреждений; и чуть позже локомотив, груженный рельсами, с большим отрядом рабочих на верхушке, пришел из Хедии и подорвался на мине передним и задним колесом. Это было все, на что мы надеялись, и мы поехали назад в лагерь Абдуллы, чудесным весенним утром, распевая песни. Мы доказали, что хорошо заложенная мина обязательно взорвется, и что хорошо заложенную мину трудно обнаружить даже тому, кто ее закладывал. Это было важно, так как Ньюкомб, Гарланд и Хорнби сейчас разоряли железную дорогу; и мины были наилучшим оружием, только что открытым, чтобы сделать для нашего турецкого противника регулярную работу поездов дорогостоящей и ненадежной.
Несмотря на доброту и обаяние Абдуллы, я не смог его полюбить, так же как и весь его лагерь: возможно, потому что я не был общителен, а для этих людей не существовало личного уединения; возможно, потому что их легкомыслие показывало мне тщетность моих усилий, превосходящих Паламидовы[72], не просто выглядеть лучше себя самого, но и делать других лучше. А ведь в атмосфере высоких дум и ответственности, которая царила у Фейсала, ничто не было тщетно. Абдулла проводил свой веселый день в большой прохладной палатке, доступный только друзьям, ограничивая своих сторонников, или новых последователей, или слушателей споров публичным дневным заседанием. В остальное время он читал бумаги, со вкусом ел, спал. Особенно он любил игры — или шахматы со своим штабом, или шутки над Мохаммедом Хасаном. Мохаммед, номинально муэдзин, был на самом деле придворным шутом. Надоедливым старым шутом, на мой взгляд, так как моя болезнь располагала меня к шуткам даже меньше, чем обычно.
Абдулла и его друзья, Шакир, Фаузан и двое сыновей Хамзы, вместе с шерифами, с Султаном эль Аббадом и Хошаном из атейба и ибн Месфером, распорядителем, проводили большую часть дня и весь вечер, мучая Мохаммеда Хассана. Они швыряли в него камнями, кололи его колючками, роняли камешки, раскаленные на солнце, ему за шиворот, толкали в огонь. Иногда забава была подстроена сложнее, когда они насыпали дорожку пороха среди ковров и заманили Мохаммеда Хассана сесть на ее край. Однажды Абдулла три раза сбил выстрелом котелок для кофе с его головы с двадцати ярдов, и затем вознаградил его за долготерпение в размере трехмесячной оплаты.
Абдулла иногда отправлялся поездить или пострелять, и, утомленный, возвращался в свою палатку на массаж; а затем перед ним представали декламаторы, чтобы успокоить его разболевшуюся голову. Он был любителем арабских стихов и исключительно хорошо начитан. Местные поэты находили его выгодной аудиторией. Он также интересовался историей и литературой, проводил диспуты о грамматике в своей палатке и присуждал денежные призы.