Я жаждал убраться из этого расслабляющего лагеря снова на север. Абдулла позволил бы мне делать все, что я хочу, но ничего не делал бы со своей стороны, в то время как для меня главной ценностью в восстании арабов было именно то, что арабы пытаются делать без нашей помощи. Фейсал был тружеником-энтузиастом, которым владела одна мысль — заставить свой древний народ оправдать свою славу, завоевав свободу собственными руками. Его заместители — Насир, или Шарраф, или Али ибн эль Хуссейн — поддерживали его планы умом и сердцем, так что моей ролью был только синтез. Я соединял эти разбросанные вспышки молний в ровное пламя, превращал серии не связанных между собой инцидентов в сознательную операцию.
Мы выехали утром десятого апреля, после любезного прощания с Абдуллой. Со мной были снова трое моих аджейлей и Арслан, малорослый коренастый сириец, очень сведущий в арабском платье, в забавных манерах и внешнем виде всех бедуинов. Он ехал неуклюже и всю дорогу претерпевал трудности из-за тяжелого шага своих верблюдов, но он спасал свое самоуважение, заявляя, что никто во всем Дамаске, если он приличный человек, не сядет на верблюда, и обнаруживал свое чувство юмора, уверяя, что никто во всей Аравии, если он не из Дамаска, не сядет на такого скверного верблюда, как у него. Мохаммед эль Кади был нашим проводником, вместе с шестью джухейнами.
Мы вошли в вади Тлейх, как только выехали, но свернули в правую сторону, избегая лавы. Мы не взяли пищи, поэтому останавливались в нескольких палатках отведать у гостеприимных хозяев риса и молока. Эта весна в горах была порой изобилия для арабов, в их палатках было полно овечьего, козьего и верблюжьего молока, все хорошо питались и хорошо выглядели. После этого, когда мы ехали, погода напоминала английский летний день — пять часов по узкой, вымытой потоком долине, вади Осман, которая поворачивала и извивалась между гор, но была легкой дорогой. Последний отрезок марша мы прошли в темноте, и, когда остановились, не хватало Арслана. Мы стреляли и зажигали огни, надеясь, что он набредет на нас, но до рассвета от него не было никакого знака, и джухейна бегали вперед-назад в слабой надежде найти его. Однако он был всего лишь в миле позади, где скоро уснул под деревом.
Спустя недолгий час мы остановились в палатках жены Дахиль-Алла на ужин. Мохаммед принял ванну, переплел заново свои роскошные волосы и сменил одежды на чистые. С едой возились долго, и незадолго до полуночи наконец внесли огромный котел риса с шафраном, с разбросанными вокруг кусками ягненка. Мохаммед, который чувствовал своим долгом оказывать в мою честь утонченные услуги, остановил главное блюдо и взял оттуда полный котелок для себя и для меня. Затем он махнул остальному лагерю, чтобы приступили к общей трапезе. Мать Мохаммеда помнила себя достаточно долго, чтобы испытывать ко мне любопытство. Она расспрашивала меня о женщинах племени христиан и их образе жизни, дивясь моей белой коже и жутким голубым глазам, они, по ее словам, напоминали глазницы пустого черепа, сквозь которые просвечивает небо.