В малонаселенной пустыне каждый человек, достойный уважения, знал себе подобных, и вместо книг они изучали свою генеалогию. Показать недостаток подобных знаний — значило выставить себя дурно воспитанным или чужаком; а чужаки не допускались ни к задушевной беседе, ни к советам, ни к доверию. Ничто не было так утомительно, но и так важно для успеха моей цели, как эта постоянная гимнастика ума, чтобы можно было обладать показным всеведением каждый раз при встрече с новым племенем.
На закате мы разбили лагерь в притоке вади Джема, у каких-то кустов с чахлой серо-зеленой листвой, которые порадовали наших верблюдов, а нас снабдили топливом. Этой ночью пушки звучали очень отчетливо и громко, возможно, потому что Мертвое море, лежащее между нами, разбрасывало раскаты эха по нашему высокому плато. Арабы шептались: «Они ближе; англичане наступают; пощади, Господи, людей под этим дождем». Они думали с сочувствием о страдающих турках, так долго бывших их слабыми угнетателями; и за их слабость, хоть они и были угнетателями, они любили их больше, чем сильных иностранцев с их слепым равнодушным правосудием.
Арабы мало уважали силу: они больше уважали мастерство и часто добивались его в завидной степени: но больше всего они уважали прямоту и искренность, почти единственное оружие, которое Бог не включил в их арсенал. Турки обладали всем этим по очереди, и так зарекомендовали себя арабам в течение долгого времени, что они не боялись турок в массе. Эта разница между массовым и личным значила очень много. Бывали англичане, которых арабы лично предпочитали туркам или иностранцам; но в силу этого обобщать и говорить, что арабы стоят за англичан, было бы безумием. Каждый иностранец устраивал среди них свое собственное скудное ложе.
Мы были на ногах рано, намереваясь предпринять долгий путь к Аммари до заката. Мы пересекали хребет за хребтом, устланные ковром выжженного на солнце кремня, заросшие крошечными растениями шафрана, такими яркими и такими близкими, что все казалось золотым. Сафра эль Джеша — так называли это место сухур. Глубина долин составляла какие-то дюймы, их русла были зернистыми, как марокканская кожа, в запутанных извилинах, в бесчисленных ручьях воды от последнего дождя. Каждый изгиб набух серой коркой песка, отвердевшего от грязи, иногда сверкающего кристаллами соли, а иногда покрытого грубой выступающей щеткой полузасыпанных корней. Эти устья долин, впадающих в Сирхан, были всегда богатыми пастбищами. Когда в их впадинах была вода, племена собирались и населяли кругом палаточные городки. Бени-сахр, ехавшие вместе с нами, разбивали когда-то здесь такой лагерь, и, пока мы пересекали однообразные низины, они показывали то на одну, то на другую неприметную впадину, заросшую вереском, с прямыми желобками, и говорили: «Там была моя палатка, а там лежал Хамдан эль Саих. Смотри, там сухие камни, где спал я, а рядом — Тарфа. Смилуйся над ней, Боже, она умерла в год самха, в Снайнирате, от укуса гадюки».