Воздух был таким холодным, чтобы заморозить все, что только можно, но нет: ветер, переменившийся за ночь, дул в нас с запада, мешая своими порывами. Наши покрывала раздувались и хлопали вокруг, как паруса. Наконец мы стащили их с себя, и идти стало легче, мы плотно закутались в рубашки и завернули их края, чтобы они не хлопали на ветру. Направление ветра было видно нам по белому туману, который они несли через холмы и долину. Руки у нас закоченели и потеряли чувствительность, так, что мы узнавали о царапинах по красным следам среди облепившей руки грязи; но все остальное тело не так промерзло, и мы часами дрожали под каждым шквалом. Мы поворачивались, чтобы ветер приходился на неповрежденные бока, и натягивали рубашки, чтобы хоть как-то себя прикрыть.
К концу дня мы покрыли десять миль к Аба эль Лиссан. Люди Мавлюда ушли, и никто нас не приветствовал, что было хорошо — ведь мы были грязными и жалкими, как облезлые кошки. Затем дорога стала легче, последние две мили до вершины Штара застыли, как железо. Мы снова сели на верблюдов — из раздувающихся ноздрей животных вырывался белый пар — и поскакали к первому чудесному проблеску равнины Гувейра, теплой, красной и удобной, насколько было видно сквозь просветы в облаках. Облака странным образом, как штукатурка, покрывали впадину, отрезая середину неба ровной творожистой массой на уровне вершины холма, где мы стояли, мы целыми минутами удовлетворенно смотрели на них. С каждым мигом клочок этой кудрявой морской пены отрывался и отбрасывался к нам. На стене скал мы чувствовали, как он окатывает наши лица и, отворачиваясь, видели белый снег, разрываемый в клочья о твердый гребень, исчезавший, когда он распадался морозными зернами или струями воды на торфяной почве.
Подивившись на небо, мы соскользнули вниз и весело побежали по тропе к сухому песку в спокойном мягком воздухе. Но это было не так приятно, как мы надеялись. Боль от того, что наши ноги и лица снова ощутили прилив крови, была мучительнее, чем при отливе, и мы почувствовали, что ноги наши разбиты и ободраны камнями почти до костей. В заледеневшей грязи мы этого не чувствовали, но эта теплая, соленая земля оживила наши раны. В отчаянии мы взобрались на наших печальных верблюдов и дотолкали их палками до Гувейры. Однако перемена принесла им радость, и они довезли нас до места, неспешно, но благополучно.
Праздные ночи, целых три, в палатках у бронемашин в Гувейре были прекрасны; было с кем поговорить — Алан Доуни, Джойс и другие; было чем похвастаться — Тафиле. И все же друзья были немного опечалены моим везением, так как их великая экспедиция с Фейсалом две недели назад, чтобы сокрушить Мудоввару, обернулась неудачно. Отчасти это была вечная проблема сотрудничества регулярных войск с иррегулярными, отчасти — вина старого Мохаммеда Али эль Бейдави, который, получив командование над бени-атийе, пришел с ними к водопою, крикнул: «Привал!» и сидел там два месяца, потакая вспышке гедонизма среди арабов, делавшей их беспомощными рабами плотских желаний. В Аравии, где не было никаких излишеств, люди всегда были подвержены искушению необходимых вещей. Каждый кусочек, который они клали в рот, если не остерегаться, мог стать роскошью. Это могли быть такие простые вещи, как проточная вода или тенистое дерево — редкость и непомерное употребление превращали их в соблазн. Их история наполнила мне Аполлония