На третий день мы прошли мимо Аммара через Джешу и приблизились к Тляйтакват, старой местности, почти неразличимые изгибы которой я уже изучил. В Хади мы были как дома и сделали переход ночью, и резкие выкрики: «Сытно ли мы едим? — Нет! — Славно ли мы живем? — Да!» гремели позади меня по длинным склонам. Когда им надоедало повторять эту истину, я слышал скрежет сбруи, которую они подтягивали над деревянными седлами, от одиннадцати до пятнадцати сцепок, каждый раз, когда они нагружались, вместо бездонных седельных сумок арабов, которые перекидывали их одним движением.
Я был так привязан к их темной колонне позади меня, что и сам заблудился между Хади и Баиром. Однако до рассвета мы следовали по звездам (еда ждала людей в Баире, так как вчера их железный паек был исчерпан), и день застал нас в долине среди деревьев, и это определенно была вади Баир, но ни за что на свете не мог бы я сказать, были мы выше или ниже колодцев. Я признался в этом Бакстону и Маршаллу, и мы некоторое время блуждали, пока Сагр ибн Шаалан, один из наших старых союзников в далекие дни Веджха, случайно не выехал на дорогу и не вывел нас. Через час у Верблюжьего корпуса был новый паек и старые палатки у колодцев, и мы обнаружили, что Салама, предусмотрительный египетский врач, рассчитывая сегодня на наше возвращение, уже наполнил резервуары водой в достаточном количестве, чтобы напоить половину их жаждущих верблюдов.
Я решил идти в Аба эль Лиссан с бронемашинами, ведь Бакстон был теперь в надежном месте, среди друзей, и мог обойтись без моей помощи. И мы быстро поехали вниз, по крутому откосу равнины Джефера и перебрались через нее скачками, на скорости шестидесяти миль в час, в головной машине. Мы подняли такую тучу пыли, что потеряли из вида вторую машину, и, когда добрались до южного края равнины, ее нигде не было видно. Возможно, у них спустила шина, и мы сели ждать, оглядываясь в пестрых миражных волнах, которые струились над землей. Эти темные испарения на фоне бледного неба (которое, чем выше, становилось все синее), колебались по двенадцать раз в час, обманывая нас, что наши друзья на подходе; но наконец в сером мраке, кружась, возникло черное пятно, за которым тянулся длинный хвост сверкающей на солнце пыли.
Это рвался вперед «гринхилл», несущийся через сухой воздух, который вихрился вокруг его раскаленной металлической башенки, такой горячей, что обнаженная сталь обжигала голые руки и колени команды, когда огромная машина скакала по мягкой, припорошенной жаром земле, где ковром лежала пыль, ожидая низкого осеннего ветра, чтобы взметнуть ее в слепящей, удушливой буре.