Странная власть войны — она делает нашим долгом самоуничижение! Эти австралийцы, бесцеремонно толкавшие меня с грубыми шутками, сбросили вместе с цивильной одеждой половину своей цивилизованности. Они властвовали этой ночью, слишком самоуверенные, чтобы осторожничать: и все же — когда они лениво расхаживали, их гибкие тела состояли из сплошных изгибов, ни одной прямой линии, но глаза были постаревшими и разочарованными — и все же я чувствовал, что они неуравновешенны, мелки, подвержены инстинктам; все время готовятся совершить что-нибудь великое; в них была беспокоящая гибкость клинков, наполовину вынутых из ножен. Беспокоящая: но не устрашающая.
Английские парни не были подвержены инстинктам, не были небрежными, как австралийцы, они держались с медлительной, почти робкой осторожностью. Они были аккуратными в одежде, тихими и застенчиво ходили парами. Австралийцы стояли группами и ходили поодиночке; британцы разбивались по двое, в холостяцкой дружбе, выражавшей общий уровень рядовых, общность их армейских одежд. Они называли это «держаться вместе»: побуждение военного времени — хранить меж четырех ушей мысли, достаточно глубокие, чтобы ранить.
Вокруг солдат слонялись арабы: люди из другой сферы, и важно оглядывали их. Мой извращенный долг приговорил меня к ссылке среди них на два года. В эту ночь я был ближе к ним, чем к войскам, и не мог принять это чувство, потому что стыдился его. Ощущение их непохожести, смешанное с тоской по дому, обостряло мои способности и подпитывало мою неприязнь; я уже не просто видел различия во внешности, слышал различия языка, но научился различать даже запах: тяжелый, стойкий, кислый запах сухого пота и хлопка среди толпы арабов и грубый запах английских солдат; горячие испарения массы людей в шерстяной одежде, пропахшей мочой, едкий, острый, удушливый, аммиачный запах горячего керосина.
Наша война была закончена. Даже несмотря на то, что мы проспали эту ночь в Кизве, так как арабы рассказали нам, что дороги опасны, и мы не горели желанием глупо умирать в темноте у ворот Дамаска. Для азартных австралийцев кампания была гонкой, а Дамаск — финишным столбом; но в действительности мы все были подчинены Алленби, и победа логически вытекала единственно из его гения и из усилий Бартоломью.
Их тактический план предусматривал, что следует поставить австралийцев к северу и к западу от Дамаска, поперек рельсов, прежде чем южная колонна вступила бы в город, и мы, арабские вожди, ожидали более медлительных британцев еще и потому, что Алленби никогда даже не спрашивал, будут ли его приказы выполнены нами. Его власть заключалась в спокойной убежденности, что он получит настолько совершенное подчинение, насколько будет доверять людям.