— Не спасли мы города, — со слезами на глазах говорил Сицкий. — Они же там погибнут.
— Да хранит их Господь. Понадеемся на милосердие короля. И на милосердие Господа нашего, — ответил Пивов и медленно и размашисто перекрестился.
Но пожар защитникам удалось потушить, и на следующий день осада продолжилась, хоть укрепления города были почти разбиты. Наемники, по выкопанным рвам все ближе подбирающиеся к стенам, дабы поджечь их снова, под мощным обстрелом несут большие потери. Баторию докладывают, что среди них зреет недовольство, они озлобились из-за гибели товарищей и, вероятно, потребуют удвоенной платы.
— Так пусть поторопятся! — с раздражением отвечал король, мучимый желудочными болями и окончательно утерявший терпение.
Защитники Великих Лук, коих с каждым днем становилось все меньше, уже и не надеялись на чудо, не верили, что их спасут.
Поляки обстреливали город с таким неистовством, что сгорели уже едва ли не все строения. Сгорел даже храм. Он стоял теперь страшный, без куполов и колоколов, что рухнувшие с обгоревших перекладин разбитыми лежали на разрушенном церковном крыльце.
Унылые ратники сидели здесь, подле уничтоженного храма, ибо сюда редко залетали вражеские снаряды. Горел небольшой костер, возле коего они грелись, тесно сидя друг возле друга. Едва ли не каждый ранен или обожжен, раны перевязаны грязным окровавленным тряпьем. Особенно выделялся среди прочих седобородый крепкий старец — Никифор Чугун, старшой стрелецкий, имевший власть над всеми ратниками, что состояли в гарнизоне — даже большую власть, чем воеводы, коих меняли здесь каждый год. Этот закаленный в боях вояка помнил казанские походы, молвили, даже ни разу не был ранен в те времена. Ныне он сидел с опаленной бородой и покрытым волдырями обожженным лицом. Но, несмотря на раны, он еще воодушевлял ратников видом своим и был им отцом и наставником. По его указке и были укрыты городские стены дерном и землей. Возможно, благодаря этому город до сих пор не взят поляками…
Похлебав несытного варева, ратники обступили костер, и меж ними завязался тихий неторопливый разговор.
— …гляжу, а он, зараза такая, басурманин какой, несет к стене огниво, — с горящими глазами вещал чернобородый худощавый ратник, уперев руки в колени и подавшись вперед. — Сапоги — вот, по самую мошну!
Трое расхохотались в голос, другие, улыбнувшись, слушали дальше.
— Думаю, как ты, собака, в них ходишь? А идет, как гусь, голову пригнул, уже почти подобрался. Я только прицелился из ручницы, значит, а он, собака, дерн начал обрывать со стены. Что ж ты, холера, делаешь!